Дик & Феликс Фрэнсис - Ноздря в ноздрю

Оставалось только гадать, умираю я или нет. Смерти я не боялся, а живот так болел, что хотелось, чтобы она наступила быстрее.

Пищевые отравления случались со мной и раньше, но не с такими мучительными спазмами и столь долгими приступами рвоты, как на этот раз. Большую часть ночи с пятницы на субботу я провел на коленях в ванной, сунув голову в унитаз, и в какой-то момент у меня возникли серьезные опасения, что спазмы такой силы просто сорвут слизистую оболочку желудка.

Дважды я принимал решение добраться до теле­фона и вызвать «Скорую», но обе попытки заканчивались одинаково: меня складывало вдвое в очередном приступе сухой рвоты. Неужели мои бестолковые мышцы не понимали, что желудок пуст, и давно? Почему эта пытка продолжалась, хотя рвать уже было нечем?

Между приступами я, весь в поту, сидел на полу, привалившись спиной к ванне, и пытался понять, что же навлекло на меня такую беду.

В пятницу вечером я присутствовал на званом обеде в павильоне «Эклипс» на ипподроме в Ньюмаркете [1] Город Ньюмаркет и знаменитый ипподром находятся в 60 милях от Лондона. (Здесь и далее примечания переводчика.) . Поел рыбы холодного копчения с чесночно-горчично-укропным соусом на закуску, за кото­рой последовали ломтики куриной грудки, фаршированной черной вишней, с соусом из лисичек и трюфелей. Мясо с жареным молодым картофелем и сваренным на пару зеленым горошком подавалось как главное блюдо. Закончился обед десертом: ва­нильным крем-брюле.

Я точно знал, из чего состояло каждое блюдо.

Знал, потому что был не гостем, а шеф-поваром.

Наконец, когда с приходом зари окно ванной сменило цвет с черного на серый, тугой узел в моем желудке начал развязываться, а холодная липкость кожи — исчезать.

Но процесс, увы, не закончился: оставшееся со­держимое пищеварительного тракта принялось стре­мительно его покидать с противоположной стороны.

А вот когда организм окончательно очистился, я с трудом добрался до кровати и распластался на ней: вымотанный донельзя, обезвоженный, но живой. Часы на прикроватном столике показывали десять минут восьмого, а в восемь меня ждали на рабочем месте. Только работы мне сегодня и не хватало.

Я лежал, пытаясь убедить себя, что очень скоро буду в полном порядке, а пять минут никакой роли не сыграют. Похоже, задремал, но пронзительный звонок (телефонный аппарат тоже стоял на прикро­ватном столике) развеял дрему, как дым. С того момента, как я первый раз посмотрел на часы, прошло ровно десять минут.

«И кто, — подумал я, — звонит мне в двадцать минут восьмого? Отстаньте. Дайте поспать».

Телефон молчал. Так-то лучше.

Но зазвонил вновь. Черт бы его побрал! Я повер­нулся, снял трубку.

— Да. — По голосу ясно чувствовалось, какую я пережил ночь.

— Макс? — Мужской голос. — Это ты?

— Он самый, больше некому, — ответил я более свойственным мне голосом.

— Тебя вырвало? — спросил голос.

Я сел.

— Не то слово. А тебя?

— Ужасно, не так ли? У всех, с кем я говорил, та же история. — Карл Уолш считался моим помощни­ком, по фактически руководил кухней не меньше, чем я. Прошлым вечером я занимался гостями и срывал аплодисменты, тогда как Карл раскладывал всё по тарелкам и подгонял персонал кухни. Теперь, похоже, ждать аплодисментов не приходилось, толь­ко обвинений.

— С кем ты говорил? — спросил я.

— С Джулией, Ричардом, Реем и Джин. Все по­звонили, чтобы сообщить, что на работу сегодня не выйдут. А по словам Джин, Мартину было так плохо, что они вызвали «Скорую помощь», и его отвезли в больницу.

Я знал, что он сейчас чувствует.

— Как насчет гостей? — спросил я. Карл перечислил только моих работников.

— Понятия не имею. Джин поехала с Мартином в больницу, и об отравлении там уже знали, то есть он не единственный, за кем в эту ночь выезжала «Скорая».

Господи! Отравить двести пятьдесят знаменито­стей скакового мира накануне розыгрыша «2000 ги­ней» [2] «2000 гиней» — один из пяти главных призов для трёхлетних лошадей в английских гладких скачках. Разыгрывается на ипподроме в Ньюмаркете с 1809 г. на дистанции в 1609 м. . Едва ли такое могло пойти на пользу моему бизнесу.