Николай Андреев - Убейте прохожего!

Приподняв занавеску, Романов стоял у окна, глядел с высоты четвертого этажа на толпы проходящих мимо людей и пытался вызвать к себе жалость. Он думал о том, что ему катастрофически не повезло со временем, когда выпало жить, со страной, а главное, с обществом, в котором всё трудней чувствовать себя одним из многих. Однако, как он ни старался, как ни растравливал душу, припоминая нанесенные жизнью обиды, жалости к себе не было. А был здравый смысл, который утверждал, что история знавала времена и хуже и подлей, что страну, как и родителей, надо принимать такой, какая есть, и что в любом обществе, даже самом цивилизованном, он и такие, как он, всегда являются меньшинством.

«Вы, Василий Сергеевич – мистер Меньшинство, – подумал о себе во втором лице Романов. – И с этим, видимо, уже ничего не поделаешь, надо смириться».

Тем временем на бульваре что-то произошло. По толпе с юга на север прокатилась широкая длинная дрожь, какая бывает на реке, после встречного порыва ветра, толпа вздрогнула, замерла на мгновенье и, с шумом потока, нашедшего в дамбе брешь, устремилась в сторону Центрального рынка.

«Ну, вот и начало последнего акта, – вздохнул Романов. – Сейчас труп убитого милицейского начальника или криминального авторитета займет свое место на сцене, занавес откроется, и зрители узнают, чье имя скрывал коварный злодей Демиург, когда собирался отомстить не менее коварному злодею Пирату за потопленный им трехпалубный корабль».

Он опустил занавеску и отошел от окна. Решил: как бы его не мучило любопытство, принципиально не будет спрашивать у сына, когда тот придет с бульвара, кого там убили на этот раз.

Игорь, впрочем, этого и не знал. Заскочив по дороге домой, он сообщил лишь о том, что площадь возле гостиницы «Россия» оцеплена со всех сторон, что никого не пускают ни туда, ни обратно и что милиционеры вконец озверели – хватают людей без разбору и тащат неизвестно куда.

– Кого-то, говорят, там убили. А кого, непонятно. Кто-то говорит: одного авторитета, а кто-то – двух следователей. При этом все ругаются и требуют пропустить их на площадь.

Еще Игорь пожаловался на то, что ему в толпе отдавили ногу и, видимо, в качестве компенсации за физический ущерб попросил сказать по секрету: кто такой Демиург и как ему, папе, удалось одурачить его.

Романов задумался. Стараясь ни в чем не солгать и вместе с тем не проговориться, до какого состояния ничтожества довел его Демиург, произнес туманную фразу о том, что у маньяков масок на лице штук, наверное, по сто и заглянуть под них ему еще не удалось.

– А что касается того, как я его одурачил? – тут Романов решил вообще ничего не скрывать. – Я, Игорь, никого не дурачил. Демиург подумал, что я не представляю для него угрозы, и отпустил меня. Но он ошибся. И я ему это скоро докажу.

Судя по кислому выражению лица, ответ Игоря не удовлетворил. Не дождавшись пояснений к тому, что уже было сказано, он собрался и, пожелав папе доброй ночи, тихо вышел.

«Ну и пусть! – не стал ни о чем жалеть Романов. – По крайней мере, мне нечего стыдиться – я рассказал так, как было на самом деле. Или почти так… Вот выполню обещание поймать Демиурга, тогда и буду хвастаться».

А пока Романов сам продолжал находиться в чужом плену. Стоило ему, не выключая ночника, раздеться, лечь в постель и закрыть глаза, как в ту же секунду он снова оказывался на полу в квартире Январского и снова слышал раздраженный голос Демиурга:

«В том, что случилось, вам, Василий Сергеевич, кроме себя, винить некого…»

«Вы же ремесленник…»

«За одно только выражение: „Страх смерти ничто в сравнении с самой смертью!“ – вас надо выгнать из Союза писателей и предать смерти…»

«Как же я вас всех ненавижу!»

Романов открыл глаза. Посмотрел на пол, поблагодарил Бога за то, что под ним – пол его квартиры, а не квартиры Январского, встал, оделся и сел в кресло перед выключенным телевизором.

Внезапно затрезвонил стоявший на журнальном столике телефон. Романов посмотрел на настенные часы, показывающие половину двенадцатого, протянул руку к трубке и тут же одернул ее. По тому, как звучал звонок – надрывно, тревожно, так, словно хотел предупредить об опасности, решил, что знает, кто именно звонит ему в столь позднее время.

Романов втянул ноги в кресло. Кончиками пальцев осторожно отодвинул телефон подальше от себя и, мысленно прося его замолчать, заткнул ладонями уши. Телефон послушался – умолк. Однако не прошло и минуты, как затрезвонил вновь.