Игорь Христофоров - Смертельное шоу

-- На... надо милицию вызвать, -- наконец-то помягчело горло, разрешило Кравцову хоть что-то сказать.

-- Это ж Вова с че... четырднадцатого, -- вставила свое привычное "д" тетка-дворничиха.

-- А не с тринадцатого? -- вырос сбоку мужичок в мягкой шапчонке

из кролика.

-- Не-е, с четырднадцатого! Надо его накрыть. Заме-е-ерзнет, -жалостливо пропела дворничиха.

-- Трупы не мерзнут, -- пояснил мужичок.

Глаза Кравцова отыскали окна певца. Одно из них -- то, что принадлежало кухне, было распахнуто настежь и очень напоминало разорванный в крике рот человека. Примерно такой, с каким бежала к нему дворничиха. Из окна-рта посиневшим языком свисала штора и почему-то совсем не раскачивалась, хотя здесь, внизу, кожей лица ощущался небольшой ветерок.

В окне что-то мелькнуло. Черное, все в волосищах, как дикарь. Или горилла. И тут же исчезло. Сразу возникло ощущение, что никого Кравцов там и не увидел. "Образина. Холодно. Труп", -- бессвязно подумал Кравцов и снова посмотрел на штору, свисавшую по кафельным плиткам стены. Она упрямо не двигалась, будто и впрямь ей понравилась похожесть на язык убитого человека.

-- Кравцов, что случилось?! -- завизжал сверху знакомый голос.

Очень не хотелось поворачивать голову влево, словно поворот походил на признание слабости, на признание проигрыша в споре, но Кравцов все-таки поднял глаза к балкону своего этажа.

-- Что случилось?! -- повторно прокричала жена.

-- Вову-певца убили! -- ответила за него дворничиха, и Кравцов ощутил облегчение.

Он все-таки не проиграл. Теперь уже можно было не отвечать, а даже командовать.

-- Вызови милицию! И "скорую"! -- властно прокричал он. -Володька-певец разбился насмерть!

-- Ух ты! -- восхитился мужичок. -- Это ж я его вчерась по ящику видел. У клипе группы... как ее?.. Группы "Мышьяк"! Точно?

-- Точно, -- с неиспаряющейся властностью за всех, кто уже

сбежался к машине, ответил Кравцов и вдруг заметил что-то странное на левой руке парня.

Он обошел, расталкивая зевак, капот, нагнулся к лобовому стеклу и

теперь уже точно увидел на сгибе локтя красно-синие точки. Их было

так много, что, кажется, еще штук пять--семь, и они сольются в одно

буро-синее пятно.

Глава вторая

ЗА ТРИ МЕСЯЦА ДО НАЧАЛА ШОУ

Только душевная боль бывает сильнее зубной. Но Павлу Седых недавно исполнилось двадцать пять, он еще никого никогда не хоронил, ничего и никого не терял и вообще даже не замечал есть ли у него душа. А зубы имелись. Двадцать девять штук -- почти полный комплект. Левый нижний шестой вполне мог их количество уменьшить.

-- На, затянись, -- протянул ему раскуренную сигарету Сотемский.

-- Говорят, снимает боль.

-- Ты же знаешь, что я не курю!

-- Не курю! -- как ни громко не произносил их Павел -- слова

были раздавлены, смяты грохотом проехавшего самосвала, и

Сотемский, посмотрев на серый от цемента борт удаляющейся машины, спросил:

-- Чего я знаю?

-- Ничего!

-- Слушай, не мотай нервы! На кой ты тогда согласился на эту операцию?! Сидел бы дома!

-- Ага, не согласись! Сразу скажут, сачок. Ты что, шефа не знаешь? Он -- фанат. Попробуй хоть немного засветись, что и ты не фанат.

-- Не преувеличивай. Шеф -- не фанат. Он просто любит сложные узлы распутывать. Хобби у него такое.

Павел ничего не ответил. Он поднял воротник черной кожаной куртки, подвинул уже в сотый раз под мышкой кобуру, подвинул зло, нервно, наверняка зная, что она все равно сползет к груди, к синяку, набитому на тренировке по рукопашному бою, и отвернулся от Сотемского. Зуб ныл все противнее и противнее, словно кто внутри него дергал за струну и с каждым разом дергал все сильнее и сильнее.

"Хорошее имя у Сотемского для оперативника -- Мефодий, -- с издевкой подумал Павел. -- Ему бы еще в пару Кирилла. Самый кайф был бы".

А невысокий, с черным, слишком пышным для его тридцати восьми лет чубом, Мефодий Сотемский смотрел на выползающие вдали на шоссе машины и вообще ничего не думал. От холма, с которого серая лента дороги спускалась к ним, было не меньше километра. Машины возникали как бы из неоткуда, как бы из-под земли. У одних это получалось быстрее, у других медленнее. Но, видя их странное, почти волшебное всплытие из-под асфальта, Сотемский самих машин не замечал. Его не интересовали легковушки, "рафики", самосвалы, грузовики, джипы. Только трейлер, всплывший из-под земли, оживил бы его взгляд. А остальное вроде бы было частью асфальта. Или воздуха. Или дождя, который хотел сделать еще серее асфальт дороги и размять клочки снега, уцелевшие в кювете, и медленно сеялся с серого провинциального неба.