Игорь Христофоров - Страх

- Лар... Лар-хрисочка, ми... милая, я не могу... Я изнываю по тебе, стонал Дрожжин.

Она его не слышала. Слеза растворила хваленую французскую тушь, и она огнем ожгла глаза.

- Стой! - оттолкнула она его.

- В чем дело?.. Ларисочка, я...

- Пусти меня!

Она бросилась к раковине, повернула вентиль, чтобы набрать в ладони воду и смыть едкую тушь, но тут из сливного отверстия раковины тугой вонючей струей ударило что-то мерзкое.

- Ой!.. Что это?!.

Слезы мешали разглядеть струю. А та все хлестала и хлестала по ее

лицу, голой груди, шее, рукам.

- Отойди! - закричал Дрожжин.

Зажавшая ладонями глаза Лариса шагнула вправо, попала босой ногой по сливной педали унитаза, наступила на нее, и из металлического зева гейзером вырвался фонтан кала. Он взлетел выше ее головы и сходу накрыл всю Ларису целиком.

Она уже не понимала, откуда хлещет то вонючее, мерзкое и отвратительное, от которого захватывало дыхание, и где можно от него скрыться. Комбинезон сполз по ее бедрам к коленкам и превратился в путы. Лариса не смогла переставить ноги, споткнулась и упала лицом на жесткий красный ковер, а сверху по спине все лился и лился странный дождь.

- Твари! Это механик! Св-волочь! - орал Дрожжин, пытаясь тряпочной затычкой остановить черную струю из сливного отверстия умывальника.

- Что это?! Это - кал?! Это - говно?! - в ужасе все-таки рассмотрела она сквозь слезы то, чем было густо облито ее обнаженное тело. - Это дерьмо! Это чей-то понос! Твоя лодка облила меня говном!

- Сволочь - механик... Ну, не тот механик, что напился, а тот, которого ранили. Вражеский механик. Это - он. Он, - наконец-то заткнув сливное отверстие, обреченно сказал Дрожжин и повернулся к унитазу.

На педаль больше никто не давил, и гейзер из фекалий медленно опадал.

- Механик в трюме повернул вентиль фановой системы со слива на выброс. И в умывальнике с льяльными, то есть грязными водами... то же самое. Он сделал пузырь из воздуха высокого давления, и он... - сбичиво пытался объяснить Дрожжин. - Они объявили нам войну из жилого отсека...

- Где вода?! Я хочу помыться! - уже в истерике билась на ковре Лариса, сбрасывая с себя коричневые комки, точно слизней. - Помой меня! Скорее помой! У вас вода на лодке есть или не-ет?!

- Вода есть... Вода в душе... Там не будет грязной воды... Мы затычкой забъем сливное отверстие... Мы...

Командирская каюта воняла провинциальным вокзальным туалетом. Казалось, еще немного и раздастся стук поездных колес за стенкой, а в помещение войдет толстая тетка-уборщица с огромной отсыревшей тряпкой на швабре и начнет матюгать всех, кто не успел отсюда убежать.

Он наклонился к Ларисе, пытаясь помочь ей встать. Коричневый комок, брошенный ею, больно ударил по губам. Дрожжин брезгливо смахнул то, что зацепилось за усы, хотя за усы ничего не зацепилось, хотел пробормотать что-нибудь успокоительное, но Лариса опередила его. Она прохрипела снизу:

- Я все равно утоплю их. Всех. Всех до одного. А твоего механика дважды!

_

23

Аэропорты никогда не спят. Только туман и забастовка могут изредка нарушить этот закон. Но любое исключение - всего лишь дополнительное доказательство закона.

Межинский выслушал по телефону доклады оперативников отдела, аккуратно положил сотовый телефон в карман пиджака и прошел к огромному стеклянному стене-окну в кабинете замнача аэропорта по безопасности.

Отсюда было хорошо видно все аэродромное поле. В его левой стороне, на самой грани света и тьмы, одиноко стоял самолет. К его трапу нехотя подъехала мрачная коричневая машина с будкой. Межинский помнил из детства, что примерно такие же по виду машины-кинопередвижки привозили в его алтайское село фильмы. Девчонкам, женщинам и бабулькам нравились индийские мелодрамы, пацанам и мужикам - детективы со стрельбой, а деды почему-то никогда не приходили к клубу, обычному пятистенку, во дворе которого лихой парень с соломенным чубом на правах хозяина кинопередвижки комментировал все, что происходило на экране. Если один актер вставал со стула и шел навстречу даме, он так и говорил: "О, встал, идет к бабе. Щас целовацца полезет". Тетки стыдливо закрывали глаза платками, но и поверх платков успевали рассмотреть, как же он ее поцеловал. Их мужики совсем не умели целоваться с такой исступленной яростью.

А сейчас Межинский стоял у окна, смотрел на машину у трапа и в манере киномеханика пересказывал сам себе то, что и без этих подсказок замечали глаза: "Выпрыгнули из машины. Их трое: высокий, широкий и низкий. Миус, Цыпленок, Наждак. Охранники - по бокам. Руки у троих за спиной, явно схвачены наручниками. Миус посмотрел на здание аэропорта, посмотрел на самолет. Пошел первый охранник по трапу наверх. Троица - за ним. Группа охранников с автоматами - следом".