Антон Леонтьев - Трудно быть солнцем

– Не ваше дело, – грубо отрезал дворецкий, снова оттолкнул меня и захлопнул у меня перед самым лицом дверь комнатушки. Я, нимало не растерявшись, попыталась приложить глаз к замочной скважине, но потерпела неудачу – ключ с обратной стороны мешал мне увидеть то, что происходило между отцом и дочерью. До меня долетели отдельные слова:

– Дура, я же говорил тебе… Ты не хочешь, чтобы об этом все узнали… Это честь для тебя… Молчи… Я не желаю ничего слышать…

Дверь внезапно распахнулась, на пороге возник Никифор. Парик съехал набок, лицо раскраснелось. Его руки, сжатые в кулаки, заметались перед моим лицом.

– Елена Карловна, – отчеканил он. – Его сиятельство затребовал вас к себе, не заставляйте князя ждать. Анастасия – моя дочь, я несу за нее ответственность, вы не имеете ни малейшего права вмешиваться в наши дела. Или я выражаюсь непонятно, сударыня?

Я видела, как Настенька, полусидевшая на кровати, подняла на меня взор, полный страдания и призыва о помощи. Ну что же, в этот раз я ничего не могу поделать, но этого я так не оставлю. Я выясню, что же является причиной слез милой девушки и неуправляемого гнева ее отца.

Я прошествовала в залу для гостей, там же через минуту возник и Никифор. Он совершенно успокоился, привел в порядок одежду, однако его лицо все еще дышало злобой и ненавистью.

– Прошу вас следовать за мной, – произнес он.

Я, знакомая с церемониалом во дворце Святогорских, отправилась вслед за ним. Мы миновали множество роскошно обставленных комнат. Я лишний раз имела возможность убедиться в том, что Святогорские по праву считались одним из самых обеспеченных аристократических семейств в империи. Всюду богатство, сияние позолоты, малахита и мрамора.

Никифор проводил меня в южное крыло дворца, мы спустились по лестнице вниз и оказались перед входом в княжеские оранжереи. Зимой здесь благоухают орхидеи и растет клубника, летом старый князь, Феликс-старший, собственноручно возится с растениями. На старости лет князь, когда-то бывший повесой, мотом и донжуаном, промотавшим многие миллионы семейного состояния, стал примерным семьянином и садоводом-любителем.

– Елена Карловна, как же я рад вас видеть, – произнес князь. Я, изобразив на лице подобающую случаю улыбку, вошла под стеклянный купол оранжереи.

Старый Феликс, которому теперь было под семьдесят, сидел в инвалидном кресле, изготовленном для него специально в Америке. Он был красивым еще мужчиной, высоким, с шапкой густых седых волос, орлиным носом, узкими губами и пронзительными голубыми глазами, которые буравили собеседника. Он был облачен в английский костюм, как всегда, безупречно элегантный и ужасно дорогой.

– Взаимно, ваше сиятельство, – ответила я. Сухие губы старого Святогорского коснулись моего запястья.

– Вот видите, занимаюсь земледелием, – с некоторым смешком сказал он. В руке у него я заметила длинные садовые ножницы. Он занимался тем, что срезал еще не распустившиеся бутоны роз. Оранжерея была наполнена восхитительными ароматами. У меня от такого разнообразия запахов слегка закружилась голова.

– Я хочу сделать небольшое пожертвование в пользу вашего музея, – сказал старый Феликс. – Вас устроит тысяча рублей?

– Ваше сиятельство, вы более чем щедры, – произнесла я. Тысяча рублей, с учетом набирающей темпы инфляции, уже не бог весть какая сумма, однако я рада любому источнику финансирования возглавляемого мной учреждения.

– Я это знаю, – гаркнул князь и хлопнул в ладоши. – Ада, где ты? – капризным тоном прокричал он.

Из глубины оранжереи показалась молодая невестка князя, супруга его сына, Аделаида Святогорская, урожденная княжна Шереметева. Аделаида, или Ада, как называли ее в семье, была двадцати трех или двадцати четырех лет от роду, невысокая, удивительно красивая, с одухотворенным лицом, похожим на творения Рафаэля. Облаченная в просторное платье нежно-кремового оттенка, она подошла к свекру.

Святогорский уже много лет в результате несчастного случая на охоте не мог самостоятельно передвигаться. Однако у меня создавалось впечатление, что старый князь часто намеренно афиширует свою немощь и намеренно заставляет сына и других родственников относиться к нему с особым вниманием. Несколько раз я заставала князя в оранжерее за тем, что он сам тянулся к цветку или, наклоняясь, брал с пола ножницы или горшок. Значит, его недуг не такой уж серьезный, он преувеличивает собственные страдания.