Антон Леонтьев - Миф страны эдельвейсов

– Ты должна помочь Родине! Например, раздобыть секретные документы. Или подслушать разговоры фрицев!

В бывшем здании сельсовета, переоборудованном под резиденцию немецких офицеров, работало еще несколько деревенских женщин. На их долю выпала черная работа – ежедневно мыть полы, стирать белье, прислуживать за столом, мыть-чистить посуду, выполнять любые прихоти.

Некоторые из жителей деревни перешли на сторону оккупантов и добровольно записались в полицаи. Одним из таких стал товарищ Симончук, бывший политагитатор, некогда пламенный коммунист и сталинец. Теперь же он расхаживал по деревне, покрикивая на соотечественников и контролируя сбор продуктов и выполнение работ. От бдительного ока бывшего политагитатора не ускользал ни один косой взгляд, он всегда слышал замечания, направленные против немецкой власти, и немедленно докладывал обо всем своим шефам.

– Вот ведь какой гнидой оказался товарищ Симончук! – плевался Димка. – А я ему верил, выше отца родного ценил, а он, предатель, теперь на фрицев работает!

Симончук упивался своей властью и измывался над жителями деревни больше и чаще, чем сами немцы. Именно он навел на след нескольких раненых партизан, которые прятались в подполье одного дома, он указал, кто был членом партии и кто грозился саботировать приказания немцев.

Всех, кого он выдавал, постигала одна и та же участь – неминуемая смерть. Симончук, плешивый рыхлый тип с гнилыми зубами и маслеными глазками, давно, еще задолго до войны, подкатывал к Анне, однако получил от ворот поворот. Однако, как выяснилось, не забыл отказа и все еще питал надежды в отношении молодой женщины.

Как-то в конце октября он заявился к Никишиным. Димка, увидев своего бывшего кумира, пробурчал крепкое ругательство. Полицай, вывернув подростку ухо, произнес:

– Ну вот что, сопляк: еще раз услышу, велю деда с бабкой расстрелять. А теперь марш отсюда, молокосос, я хочу с Анькой поговорить!

Она знала, о чем собирается с ней беседовать Симончук. Еще в бытность свою политагитатором он, что называется, клал глаз на красивых молодых женщин, а когда заделался полицаем, то вовсе потерял голову. Оккупационные власти сквозь пальцы смотрели на его проделки, предпочитая не вмешиваться. Все в Гусёлке знали, что одного слова Симончука достаточно, чтобы человека убили – или, наоборот, пощадили. И он беззастенчиво пользовался своей властью.

Баба Шура и дед Василий поспешно покинули избу (к тому времени солдат, что обитали у них, перевели к соседям, и Никишины снова вернулись из сарая в дом). Симончук водрузил на стол бутылку вина и коробку конфет.

– Вот, красавица, для тебя, – промурлыкал он.

Анна ощутила еще большее отвращение к полицаю. Симончук ей никогда не нравился, но в роли предателя и палача он был мерзок и одновременно жалок.

– Давай налетай, – стал открывать коробку Симончук. – Знаешь откуда? Из самой Германии! Ты такого в жизни не пробовала, Аня.

Затем полицай откупорил бутылку, налил себе в бокал, осушил его и, крякнув, продолжал разглагольствовать:

– Красное рейнское. Такое офицеры пьют, вот и мне кое-что перепало. Нет, ежели по мне, так лучше нашей самогонки ничего на свете нет. Но я же для тебя, Аня, принес. Ну, чего стоишь, присаживайся!

Он хлопнул ладонью по колченогой табуретке. Женщина все не решалась последовать приглашению. Симончуку это не понравилось. Опорожнив второй стакан, он зло буркнул:

– Ну что ты ломаешься, как дворянская дочка? Не видишь, Анька, как я для тебя стараюсь? И вино заграничное принес, и конфеты шоколадные с начинкой – все для тебя! А ведь мог просто оттащить на сеновал, задрать юбку и...

Симончук загоготал, демонстрируя черные зубы. Анна, не шелохнувшись, стояла посреди комнаты.

– Вот ты какая гордая, – процедил, подходя к ней вразвалку, Симончук. От него разило вином, потом и луком. – Как ты думаешь, Анька, как немчура поступит, если узнает, что твой муженек Генка служит в рядах Красной Армии? И не простым солдатом, а уже до лейтенанта дослужился. Получается, что ты вражеская жена.

– Откуда... откуда ты знаешь? – выдавила из себя Анна.

Симончук помахал перед ее лицом несколькими письмами.

– Писал тебе твой ненаглядный, когда ты валялась больная после того, как твой сыночек сдох. Они приходили на адрес сельсовета, я их и удержал. Любит он тебя, твой Генка, будь он неладен. Вернее любил, потому что убили его.

Женщина приглушенно вскрикнула.

– Нет у тебя больше мужа, – зашептал Симончук, и его потные руки легли на грудь Анны. – Да даже если и был бы, какая разница... Товарищ Сталин – на хрен его! И коммунизм в далеком прошлом, мы теперь будем с не меньшим усердием строить тысячелетний рейх. И только тот, кто мозгами обладает, то есть такой, как я, сумеет выжить. Я что, не знаю, к чему все идет? Вот как Сталинград через пару недель фрицы возьмут и Москву от Кавказа отрежут, бензин-то и закончится. И капут Советской власти – сдадутся на милость победителя все наши доблестные войска. Для немцев мы, славяне, недоразвитая раса. Наверное, так и есть, если фрицы в первые месяцы войны аж до самой Москвы беспрепятственно дошли. И станем мы их рабами, как были рабы в Древнем Египте и Древнем Риме. Но я рабом быть не хочу и не стану. И тебе, Анечка, могу помочь этой участи избежать.