Антон Леонтьев - Миф страны эдельвейсов

– Господин полковник, умоляю вас, отпустите старика и мальчика! Мальчик – мой троюродный брат и, как все мальчишки в его возрасте, он сорвиголова. Но ведь это не причина для того, чтобы убить его!

Офицер подошел к Анне и, с интересом взглянув на нее, спросил:

– Где ты научилась так хорошо и почти без акцента говорить по-немецки?

– Я была учительницей немецкого языка в Нерьяновске, – ответила Анна. Она дрожала всем телом, не столько от холода, сколько от страха.

– Подросток будет расстрелян. И старик тоже. Мне знакомы подобные уловки. Вы пытаетесь оказать сопротивление рейху. Этого я не потерплю! Казнь станет для всех уроком!

Димку и деда Василия вывели из избы. Анна знала, что последует дальше – короткая автоматная очередь, и она потеряет двух любимых людей, чья вина заключается в том, что они пришлись не по нраву немецкому офицеру.

– Господин полковник, у вас есть дети? – набравшись мужества, произнесла Анна. Она понимала, что вопрос может стать последним в ее жизни, однако она не могла не предпринять еще одну попытку спасти Димку и деда Василия.

Лицо немецкого офицера окаменело.

– Что ты себе позволяешь, русская! Тоже хочешь сдохнуть? – процедил он.

– Я вижу, у вас тоже есть дети, – начала Анна, понимая, что терять больше нечего. – Я не сомневаюсь в том, господин полковник, что вы прекрасный отец. Ваши дети наверняка сейчас находятся в Германии. Мальчик и старик – мои единственные родственники. Мой сын недавно умер. Пожалуйста, проявите снисхождение, господин полковник! Вам нет причин бояться нас!

По мере того, как она говорила, лицо офицера наливалось кровью. Анна поняла – она перешла границу дозволенного и теперь последует ужасная реакция. Не исключено, что ее вместе с бабой Шурой тоже расстреляют. И только потому, что она пыталась воззвать к совести немецкого офицера.

Рука офицера скользнула во внутренний карман, Анна зажмурилась. Сейчас он вытащит пистолет и застрелит ее на месте.

– Вот моя семья, – услышала она вдруг голос немца и распахнула глаза.

В руках у него оказалось не оружие, а несколько фотокарточек. На них была изображена тонкая, модно одетая женщина с тремя детьми – двумя девочками и мальчиком.

– Я очень по ним тоскую, – добавил офицер.

Затем, видимо, поняв, что не к лицу ему изливать свою тоску какой-то русской, вздрогнул, спрятал фотокарточки в карман и распорядился:

– Приведите мальчишку и старика обратно, если, конечно, их еще не расстреляли.

Через минуту Димка и дед Василий оказались в избе. Офицер, смерив Анну странным взглядом, заметил:

– А ты, когда выздоровеешь, нам пригодишься. Нам нужны люди, говорящие по-немецки.

Немцы, забрав почти все съестные припасы, удалились. Баба Шура с ревом бросилась к Анне и, обняв ее, запричитала:

– Так я и знала, что во всем имеется божье провидение! Ты спасла Димку и деда! Бог будет к тебе милостив, Аннушка!

– А я все равно в партизаны уйду! – упрямо заявил Димка.

Баба Шура, снова схватив полотенце, принялась стегать внука, приговаривая:

– Тебя и деда едва не расстреляли, а ты снова за глупости? Забудь о партизанах! Иначе в подполье запру!

Так началась немецкая оккупация Нерьяновска и соседних деревень. Потянулись унылые, полные смертельной опасности, унижений и поборов дни. В избу к бабе Шуре и деду Василию поселили двух солдат, которые заняли жилое помещение. Самим же хозяевам пришлось ютиться в пустом сарае.

Анна медленно, но верно шла на поправку – ее личное горе отступило на задний план, и она все реже и реже думала о смерти Петюши. Оккупанты вели себя развязно и нахально, требуя продовольствия и издеваясь над жителями деревни. Однажды был обнаружен удушенный немецкий солдат. На следующий день мужчин в возрасте от пятнадцати до шестидесяти пяти лет собрали на площади перед сельсоветом и велели рыть большую канаву. Вечером того же дня каждого десятого из них расстреляли – в назидание остальным.

Офицер (оказавшийся вовсе не полковником, как его величала Анна, а всего лишь майором) наведался к ним в избу еще раз. Он заявил, что отныне молодая женщина будет работать у него в качестве горничной.

– Ты говоришь по-немецки в отличие от всех остальных примитивных жителей этой чертовой деревни, – сказал он. – Будешь хорошо исполнять свои обязанности, сможешь получать особый паек. Но учти: если посмеешь работать на партизан, то тебя и твою семью немедленно расстреляют!

Димка, узнав, что Анне суждено работать на немцев, сказал: