Елена Арсеньева - Если красть, то миллион

– Пусто-пусто, – доложил Струмилин, косясь то на заспанное лицо Литвиновой, то на толстяка, бестолково копающегося в карманах и в портфеле, шепотом причитающего:

– Все деньги! Бумажник! Карта «Виза»! И… о «Ролекс», мой «Ролекс»!

Он выставил вперед загорелую волосатую руку, на запястье которой остался только бледный след – здесь, очевидно, и находились прежде часы.

Омоновец Антон, парень деловой, велел всем предъявить багаж. У заторможенной Литвиновой, изумленного Струмилина и ошеломленного Бордо никакого багажа изначально не было, только у последнего оказался портфель с пачкой каких-то бланков и несессером.

У Чуваевой имелась при себе скромная дорожная сумка с убогим барахлишком: два платья, теплая кофта, бельишко, чулки, умывальные принадлежности в полиэтиленовом мешочке. Тут же лежала большая коробка дорогих конфет, перевязанная золотистым шнуром. Не дожидаясь просьбы омоновца, Чуваева открыла коробку. Конфеты лежали в серебряных и золотых гнездышках и выглядели весьма аппетитно.

– Это мне сестра подарила, – всхлипнула Чуваева. – Я сестру навещала.

Ни денег, ни бумажников, ни «Ролекса» нигде не обнаружили.

– Как же теперь жить? – расплакалась Чуваева. – До зарплаты еще две недели, ас книжки я давно все сняла…

– «Виза»! – хлопнул себя по голове Бордо. – Надо срочно позвонить в банк – вдруг в каком-нибудь банкомате уже снимают деньги по моей «Визе»!

– Да ничего она не снимает, вон же она сидит, – громко фыркнула из коридора Людочек, глядя на Литвинову.

Полуголый Бордо побагровел:

– Где мои деньги? Где моя «Виза»? Где мой «Ролекс»! Куда ты их спрятала?!

– Сейчас из отделения позвоните в банк, – успокоил его Антон. – В отделение пройдем, протокольчик составим. Одевайтесь, товарищи, собирайте свои вещички, выходите, надо обыскать купе.

– Подождите, – простонала Чуваева. – Извините… Мне нехорошо, мне тоже надо… в туалет.

Ее бледные щеки залились краской.

Людочек в коридоре издала нечленораздельный звук, но решила-таки вторично проявить человеколюбие и вышла в тамбур, куда вслед за ней со стонами потащилась несчастная Чуваева.

– Слезайте, гражданка Литвинова, – скучным, официальным голосом приказал сержант Антон, глядя наверх и делая приглашающий жест. – Вы задержаны по подозрению в хищении имущества этих граждан.

– Что? – прохрипела Литвинова, неуклюже спускаясь с полки и чуть не падая на Струмилина. – Что он сказал?

– Что слышали, – холодно ответил Струмилин, размышляя, в самом деле она его не узнает или просто делает вид.

Она тупо кивнула и принялась шарить глазами по полу, отыскивая свои босоножки.

Сам не зная почему, Струмилин не мог на это смотреть. Нагнулся и вытащил красные туфельки оттуда, куда вчера запихал их. Они так и стояли рядом с запасным матрасом.

Литвинова машинально обмахнула ладонями босые ступни и обулась.

Антон снял с пояса радиотелефон и вызвал подкрепление. Подкрепление в количестве двух крутоплечих командос явилось довольно скоро, словно сидело в засаде где-то в соседнем вагоне. Антон коротко объяснил задачу, и рядовые начали обыскивать купе. Сержант же, осторожно, подталкивая перед собой спотыкающуюся и как бы еще не проснувшуюся Литвинову, двинулся к выходу из вагона. Следом шли Струмилин, Чуваева и Бордо.

Струмилин придерживал под локоток стонущую попутчицу, так и забывшую переодеться из халата в платье, и думал, что Сонька-то Аверьянова, оказывается, не только проститутка, но и поездная воровка! И поддельщица документов.

Литвинова, надо же!..

Он узнал ее сразу, с одного взгляда на это ошалелое, чуть подпухшее со сна лицо в обрамлении спутанных волос. Вопрос: почему не назвал ее настоящего имени сержанту?

Эх, где найти такого умника, чтоб ответил…

Первым чувством Ани, как только она увидела эту пресловутую Ирочку, была жгучая ревность. «Родятся же такие!» – подумала она почти со злобой на Природу, создающую столь совершенные творения. Фигура – прямо Мэрилин Монро, звезда американского кино, из фильма «В джазе только девушки», недавно виденного Аней. Только волосы у нее не неестественно-белые, а бледно-золотые.

«Бледное северное золото», как назвал этот цвет художник Верещагин, вспомнила начитанная Анечка. Глаза… поразительные! Полное впечатление, что в глазницы мраморного личика вставлены два сапфира. Или берилла – они тоже голубого цвета.

Восхитительные ресницы, кожа персиковая, губы как мальва. Не девчонка, а полное обалдение.