Патриция Хайсмит - Нисхождение

Ингхэму стало смешно, он улыбнулся:

— Не могу себе представить, чтобы тут этим кто-то особенно тщательно занимался. Право, не могу.

— Но тебе даже в голову не приходило заявить об этом, — не унималась Ина.

— Приходило, но я отверг эту мысль. — «После разговора с Андерсом», — хотел было добавить он, но вовремя промолчал, не желая упоминать Андерса снова.

Из его откровения не вышло ничего хорошего. Он видел, что Ина навсегда останется при своем. Ингхэм твердо решил не сообщать о случившемся в полицию — к тому же, по прошествии столького времени, это было бы просто глупо, — но ему было любопытно, не станет ли это очередным ультиматумом, новым препятствием, которое нужно преодолеть, чтобы удовлетворить ее.

— Прими во внимание те зверства, что творятся в некоторых местах Африки, — сказал Ингхэм. — Арабы перерезали массу чернокожих южнее Каира — так, мимоходом, словно цыплят. Поэтому я не понимаю, зачем поднимать такой шум из-за какого-то Абдуллы, которого я, может, вовсе и не убивал. — Он взял руку Ины. — Дорогая, давай не будем больше омрачать наши отношения из-за этого. Пожалуйста, Ина, прекрати волноваться по этому поводу.

— Это не мне, а тебе следует беспокоиться, — холодно пожимая плечами и глядя в окно, ответила Ина.

Это пожатие плечами причинило Ингхэму боль.

— Дорогая, я хочу, чтобы мы поженились. И я не хочу, чтобы между нами оставались секреты. Ты сама хотела, чтобы я тебе все рассказал, и я это сделал.

— Ты сравниваешь этот случай с африканцами и кем-то там еще, убивающими друг друга. Но ты же не африканец. Я просто удивлена твоим равнодушием. Когда ты увидел, что человек упал… и, зная, что он упал от твоего удара, почему ты не зажег свет и не посмотрел, что с ним?

— Чтобы самому получить удар по башке от его сообщников, которые могли притаиться на террасе? Ты только представь себя на моем месте. Ты бы тоже бросила чем-нибудь тяжелым, а затем — захлопнула бы дверь!

— Да, но я — женщина.

— Значит, я не особо благороден. Или мужественен. — Ингхэм встал. — Обдумай все хорошенько. До вечера. Мне кажется, тебе захочется побыть какое-то время одной.

— Да, пожалуй. Мне нужно написать пару писем. А потом я буду просто сидеть и нежиться на солнце.

Минуту спустя Ингхэм ушел, направляясь по застланному ковром коридору к широкой лестнице. Он чувствовал себя ужасно, как никогда, куда хуже, чем когда лгал ей. На середине пролета он остановился и обернулся, подумав, не вернуться ли обратно, чтобы прямо сейчас поговорить с Иной. Однако он не мог придумать ничего такого, чего еще не сказал ей.

Он поспешно вернулся домой. В жарком воздухе стоял сильный запах скипидара. Иенсен подогрел ковшик с кофе. Ингхэм передал ему свой разговор с Иной.

— Я не понимаю, зачем ты вообще рассказал ей об этом, — удивился Иенсен. — Неужели ты надеялся, что она сможет тебя понять? Ей не понять эту часть мира. И вообще, женщинам многое не дано понять. — Он разлил кофе через ситечко в обе чашки. — Мужчинам тоже не нравится становиться причиной смерти другого, но такое случается. Лезешь на гору. Ошибся со страховкой, оступился и… раз — и твой партнер, возможно лучший друг, мертв. Несчастный случай. Считай, что у тебя то же самое.

Ингхэм вспомнил, как запустил машинкой изо всех сил, старясь точно попасть в цель. Но он понимал, что Иенсен имеет в виду под «несчастным случаем».

— Я скажу, почему рассказал ей об этом все. Вчера вечером я сделал ей предложение. И она, можно сказать, поставила ультиматум, что не выйдет за меня замуж, пока я не скажу ей всю правду про ту ночь. Видишь ли, она догадывалась, что я о чем-то умалчивал.

— Хм… А теперь обо всем услышит Адамс. И я не удивлюсь, если он побежит сообщать в полицию. Хотя тебе не стоит особенно беспокоиться.

— Я просил Ину не говорить ему об этом. — Однако он не мог припомнить, чтобы она давала ему обещание. — Верно… — Он откинулся на скатанной постели Иенсена и скинул теннисные туфли. — Интересно, это чувство гражданского долга или идиотская привычка совать нос не в свое дело?

— Идиотская привычка, — отозвался Иенсен, вглядываясь прищуренными глазами в полотно, над которым работал. На нем была нарисована пара огромных подошв от коричневых сандалий. Между ними было втиснуто запрокинутое вверх, сплющенное лицо араба.

— Пойду к себе спать, — сказал Ингхэм. — Даже твой кофе не помог. Прошлую ночь я почти не спал.

— Не позволяй ей до такой степени расстраивать себя! Господи, да я же вижу, как ты расстроен! — Иенсен неожиданно разозлился и побледнел от гнева.