Андерс Рослунд - Возмездие Эдварда Финнигана

— Это касается вот этого человека. Нам кажется, что вы знаете, кто это.

Фрай уставился на фото. Лицо тридцатипятилетнего мужчины, бледное, худое, короткие темные волосы.

По трубочке капает лекарство, я это вижу, еще я вижу, как врач вкалывает иглу и вводит противоядие куда-то в бедро, мальчик должен очнуться, морфин лишь приостановил дыхание, я пытаюсь удержать его ноги, когда автомобиль поворачивает, я вижу его глаза, в них страх человека, который не понимает, что происходит.

— Что это, Кевин?

— Мне бы хотелось, чтобы вы ответили на этот вопрос.

Рубен Фрай продолжает смотреть на фотографию. Он протягивает вперед руку, поднимает снимок, держит его перед собой.

— Я не знаю, что это. Ты-то сам понимаешь, что это такое?

Кевин Хаттон смотрит на человека, который ему так симпатичен. Он пытается прочесть хоть что-то на этом круглом лице, в опущенных глазах, которые глядят на фотографию. Он не знает, удивление ли это или смятение. А что, если это все просто театр?

— Но ведь вы узнаете его, Рубен.

Рубен Фрай покачал головой:

— Мой сын мертв.

Я вижу его. В последний раз. Я это знаю. Так надо. Он выглядит испуганным. Он поднимется на борт самолета, и все кончится. Мне не нравится, что он так напуган. Но потом ему станет лучше. Так надо.

— Рубен, посмотрите на фотографию еще раз.

— Это мне ни к чему. Волосы короче. Кожа светлее. Этот человек похож на него. С одной, видимо, разницей, что этот — жив.

Хаттон подается вперед — если сидеть ближе, то, возможно, сказать будет легче.

— Рубен, я хочу, чтобы вы выслушали меня. Эти снимки сделаны двадцать восемь часов назад. В Стокгольме. В столице Швеции. Человек с фотографии утверждает, что он Джон Шварц.

— Джон Шварц?

— Но это ненастоящее имя. Мы получили отпечатки пальцев и пробы ДНК из шведской полиции. Они идентичны тем, которые есть у нас, которые были взяты раньше.

Хаттон немного подождал, надо убедиться, что их взгляды встретились, прежде чем закончить:

— Они идентичны тем, что были взяты у вашего сына.

Рубен Фрай вздохнул, или хмыкнул, трудно было понять.

— Ты знаешь, что он умер.

— Лицо на этой фотографии принадлежит Джону Мейеру Фраю.

— Ты сам был на похоронах.

Кевин Хаттон положил ладонь на руку Рубена, рукав закатан до локтя, как всегда.

— Рубен, мы хотели бы, чтобы вы поехали с нами в Цинциннати. Мы там вас допросим. Сейчас уже поздно. Так что вы доспите там. Я найду для вас хорошую кровать. А утром мы проведем обстоятельный допрос.

Кевин Хаттон и Бенджамен Кларк ждали в прихожей, пока Рубен Фрай медленно упаковывал туалетные принадлежности и смену белья в слишком большую сумку.

Они не торопили его.

Как-никак он только что увидел своего умершего сына на недавно сделанной фотографии.

Казалось, что новый год наступил уже давно, а ведь всего несколько дней прошло, но у Вернона Эриксена стало легче на душе: наконец-то все кончилось — это постоянные нескончаемые разговоры и ожидания, когда все вокруг готовятся к этому главному в жизни празднику, чтобы разодеться в самые лучшие свои наряды, а потом в очередной раз испытать разочарование, поняв, что мечты остались лишь мечтами.

Всякий раз эта досада.

Тяжесть последних часов, которые словно липнут к коже, последний день года следовало запомнить, а Вернон испытывал к нему отвращение, почти страх, вспоминались все, кто покинул его, и одиночество становилось еще ощутимее.

Его мать внезапно умерла от рака, когда ему не исполнилось и двадцати, он вспомнил, как отец прибирал ее в их похоронном бюро, Вернон стоял чуть поодаль и видел, как отцовские руки осторожно обмывали белое лицо и как он плакал, когда расчесывал ее волосы.

Шесть недель спустя отец повесился на потолочной балке в подвале.

Вернона до сих пор преследовал вид ног, болтающихся в воздухе, и налившихся кровью глаз. Я распоряжаюсь жизнью и смертью. Отец всегда произносил это с блеском в глазах, приговаривал это, когда наряжал мертвецов, наполнял их жизнью перед прощанием с родственниками. Видишь, Вернон, это не Бог, не кто-то другой, это все я. Работа у него спорилась, он очень нравился Вернону; отец и сын, они всегда наблюдали друг за другом, они выдерживали, несмотря на ремесло, о котором другие и думать боялись. В тот вечер, найдя отца висящим на потолочной балке, Вернон подумал именно об этом, повторял отцову присказку себе самому снова и снова, и это помогло: он смог спустить тело сверху, удержать его. Может, это не самоубийство, может, просто отец решил показать таким образом, что распоряжается и своей собственной жизнью и смертью.