Аркадий Карасик - Таежный гнус

- Мой руки, "волчина", а я пока разогрею голубчики, полью их сметанкой... Ежели имеется желание, можешь с"есть тарелку борща наваристый получился, ароматный.

Забота Александры о другом мужчине - неприятна и болезненна. Мысленно Тарасик успел привыкнуть к мысли о том, что полюбившаяся женщина - его собственность. И вдруг она ухаживает за жирным прапорщиком: сливает ему на руки, нарезает крупными ломтями хлеб, разогревает и подает голубцы... Легко ли видеть такое?

Ревность породила гнев. Добято поднялся с раскладушки, подошел к окну и повернулся к обеденному столу спиной. Поэтому он не заметил всепонимающей ласковой улыбки Сашеньки, укоризненное покачивание головой. Дескать, милый дурачек, ничего-то ты не понимаешь, к чему так себя терзать.

Торопливо умывшись, прапорщик с аппетитом с"ел горшок борща, голубцы, сыто потянулся. И полез по лестнице на мансарду.

- Почему казак гладок - поел да набок, - снова не без ехидства пропела Александра. - Советую и вам, Тарас Викторович, последовать его примеру. Больно уж нездоровый у вас вид... Выпейте столовую ложку вот этого отвара до самого утра не проснетесь... Не бойтесь - разбужу.

- Я ведь уже отдыхал, - заикнулся было Добято.

- Какой там отдых? К тому же, вы не спали - о чем-то своем думали... Признайтесь, семью вспоминали, детишек?

Добято уже открыл рот, чтобы грохнуть: нет у меня никого, ни жены, ни детей, одинок, но во время спохватился. По наблюдениям и рассказам все мужики, едва выедут за семафор, становятся неженатыми, одинокими, которых необходимо пожалеть, пригреть... Вдруг Сащенька то же вообразит?

- Никого не вспоминал, - с напускной суровостью буркнул он. - Просто думал. Ни о чем.

- Вот выпейте отварчика, ложитесь на правый бочок, кулачок под щечку и думайте на здоровье...

Пришлось покориться. Добято послушно проглотил терпкий отвар, забрался на верхотуру и растянулся на застеленной чистым бельем раскладушке. Рядом на такой же раскладушке отчаянно храпел прапорщик. От дымохода волнами плыло тепло.

Столовая ложка колдовского отвара сделала свое дело - сыщик, едва прикоснувшись к подушке, провалился в сон, будто в черный омут...

Проснулся он часа в два ночи. Полежал, чутко вслушиваясь в тишину, но нескончаемый храп Толкунова заглушал все звуки: стук мокрой ветки в окошко, поскрипывание старого дома, шелест мышей, безбоязненно разгуливающих по полу... Спать не хочется, выпитое снотворное перестало действовать... Покурить, что ли на свежем воздухе? Авось, после прогулки вернется пропавший сон?

Осторожно, стараясь не разбудить Серафима, Добято набросил на голое тело теплую куртку, добрался до лестницы, нащупал гладкие перила, спустился на первый этаж. Сейчас отопрет наружную дверь, выйдет на веранду - покурит, подумает...

- Кто там?

На пороге боковушки - тонкая женская фигура в длинной, до пят, рубахе.

- Не пугайтесь, это - я.

- Тарас Викторович? Не спится?

Тарасик не ответил. Непроизвольно шагнул вперед, обнял женщину, мягко привлек её к себе. Ожидал резкого толчка, пощечины. Александра не оттолкнула его, не вскрикнула - прижалась всем телом, обняла за шею, подняла голову с жадно приоткрытыми пухлыми губами.

Не вымолвила - простонала.

- Милый...

Добято рывком поднял её на руки, внес в боковущку, положил на кровать. Принялся обцеловывать лицо, шею, грудь. Полетела нп пол ночная рубашка, мужское белье.

- Милый... Не торопись... - стонала под Тарасиком женщина. - какой же ты сильный... какой ласковый...

Немолодой мужчина, познавший, исключая законную супругу, немало женщин, чувствовал себя невинным пацаном, впервые обнимающим любимую. Он задыхался от нестерпимого желания, чувствовал - умрет, если немедленно не достигнет "финиша".

Сашенька задыхалась от острого блаженства, шептала что-то ласковое, нежное. Боясь причинить ей боль, Добято опирался на локти и колени, но она, обхватив его руками и ногами, повелительно притянула к себе, заставила придавить к перине.

- Так... так... сладкий мой... сколько же я тебя ждала!... Только не торопись, не спеши... Ой... ой... ой!

Наконец, темноту боковушке будто разметало пламенем взрыва. Добято вскрикнул, женщина ответила сладким стоном.

Он попытался освободить Сашеньку, перебраться на перину, но она отрицательно покачала головой, сплела руки на его спине в замок - не отпустила.

- Тебе ведь тяжело... Пусти...

- Нет, дорогой, ты походишь на пушинку, - тихо рассмеялась женщина. Твоя тяжесть, словно лекарство от всех болезней... Я ведь колдунья, разбираюсь. Разве не чувствуешь? Хочешь и тебя тоже полечу?