Аркадий Адамов - Петля (Инспектор Лосев - 2)

- Кстати о науках, - перебивает Яков Захарович. - Один мудрый философ сказал: "Тому, кто не постиг науки добра, всякая другая наука приносит лишь вред". Как сказано, а?

- В каком веке жил твой философ?

- Ну, в шестнадцатом.

- Вот этим действительно все сказано, - задыхаясь, смеется Игорь Леонидович. - Рыцырский век. Уф!..

- Не идеализируй. Тогда горели костры инквизиции, процветали доносы во имя веры, гонялись за ведьмами и десятилетиями шли войны. Но вот что сказал более поздний гений: "Оставь герою сердце; что же он будет без него? Тиран!"

- А это кто сказал? - интересуюсь я, пораженный пронзительностью этих слов.

- Это Пушкин. - И Яков Захарович язвительно добавляет: - Это уже девятнадцатый век, хоть и дворянский, но николаевский. И тогда многие рассуждали и взвешивали.

- Ну-ну, - гудит Игорь Леонидович. - С тобой спорить опасно. Ты у нас эрудит. И все-таки наш век особый. Добро и сердце надо поверять рассудком. И поворачивается ко мне: - Но что же вы все-таки делали там, у Кости?

Я небрежно машу рукой:

- Он обещал мне продать заграничные джинсы.

- Ну, и продал?

- Нет. Размер не подошел. А вообще классные джинсы. Сначала, правда, собирались деньги отнять. Но потом мы даже подружились, - беспечно сообщаю я.

- Ой, какой ужас! - всплескивает руками Раечка.

Яков Захарович ядовито замечает:

- Интересно, чему вы учите своих учеников.

- Каких учеников?

- Как так - каких? В школе, конечно.

- Ах, ну да, - спохватываюсь я и улыбаюсь. - Учу, Яков Захарович, всяким наукам и добру тоже. Только христосиков я из них не делаю. Вторую щеку они вам под удар не подставят... - И, неожиданно чувствуя, что начинаю сердиться, добавляю: - Но на помощь они придут всегда, не раздумывая и не рассуждая.

На минуту мне вдруг действительно хочется стать учителем, чтобы кого-то всему этому обучить.

- Эх, молодой человек, молодой человек... - шумно вздыхает Игорь Леонидович и жмурит слезящиеся глаза. - Знали бы вы, сколько раз я приходил на помощь. Да вот хотя бы в прошлом году. Девочка тут одна пропала. Так я с ног сбился, а ее нашел. Помнишь, Яша? Уверяю вас, гораздо чаще я приходил на помощь, чем приходили мне.

- И вы решили уравнять число? - ехидно спрашивает Раечка.

- Ничего уже не уравняешь и ничего не изменишь, - качает массивной своей головой Игорь Леонидович и насмешливо смотрит на Раечку. - Это вот вам еще не поздно уйти из аспирантуры, тоже в знак протеста.

Раечкино лицо становится вдруг злым и некрасивым.

- С какой же это стати? - вызывающе говорит она. - Лучше я буду брать пример с вас и ни во что не вмешиваться.

- Ну, нет, нет, - вмешиваюсь я. - Вы не так все поняли, Раечка. Я же пошутил. Неужели можно всерьез упрекать Игоря Леонидовича...

Я бью отбой. Я понимаю, что Раечка задета за живое, ей стыдно. Она проболталась про этот случай неожиданно для себя самой. И потому сейчас она готова сказать старому инженеру жестокие и злые слова, даже совсем несправедливые, о которых потом будет жалеть.

Кажется, это чувствует и Яков Захарович. Он снимает очки, дышит на стекла и, близоруко щурясь, тщательно и долго протирает их белоснежным платком. Одновременно он говорит, обращаясь ко мне:

- Все-таки мы порой странно воспитываем в школе детей, вы уж меня извините. Вот моя внучка - она в седьмом классе - как-то мне говорит: "Деда, у нас в субботу вечер. Мы с Нинкой - комиссия по конфетам, Надька - по тортам. А Коля Никешин - по концерту. Ты ему свою австрийскую куртку и шляпу с пером дашь для выступления? Под расписку, конечно". Понимаете? Всюду у них комиссии, и все под расписку. Что это за бюрократизм такой? И кто из них вырастет, скажите на милость?

- Вырастут люди ответственные за порученное им дело, за доверенные им вещи, ценности... - сипит в ответ Игорь Леонидович. - Не растяпы.

И у нас возникает горячий диспут о школьном воспитании. Этой жгучей темы вполне хватает до конца завтрака. После чего мы расходимся по всяким процедурам.

Мне предстоит хвойно-кислородная ванна. Эту процедуру я даже успел полюбить, она удивительно действует на нервную систему. Эдакий покой разливается по телу. Кроме того, пока лежишь в ванне, думается необыкновенно хорошо.

А мне, между прочим, есть о чем подумать.

Итак, предстоит новый поиск. Теперь уже некоего Павла. Вот кто, оказывается, ухаживал за Верой, а вовсе не Костя. Впрочем, это по словам все того же Кости. И это еще надо проверить. Хотя Костя в тот момент, кажется, был вполне правдив.

Как же мне проверить слова Кости, у кого? Конечно, у людей, которые помнят Веру или этого Павла. Кто помнит Павла, я не знаю. А кто помнит Веру?.. Ее помнит Клавдия Филипповна, мой врач. Ну, и Костя. Больше никого я не обнаружил. Стоп, стоп... Клавдия Филипповна... она показала мне на фотографии еще трех или четырех знакомых ей больных, которых она помнит. И кажется... да, да, кажется, в их числе был этот Павел!