Сэм Борн - Последний завет

«Ихуд Раман, Ихуд Раман, Ихуд Раман…» — словно мантру повторял он про себя, пытаясь отрешиться от внешних ощущений.

И тут в нем вдруг ожили детские воспоминания. Он никогда не засыпал без отцовской сказки. И тот на протяжении нескольких лет рассказывал ему одну-единственную — про капризного мальчишку, который сначала ничего не хотел делать сам, а потом всему научился. Ури выучил ее назубок, но каждую ночь просил отца повторять только ее. Он даже вспомнил сейчас, как выглядела обложка той тонкой книжицы — зеленая, с цветами, и название: «Мой брат Ихуд».

Его вдруг будто током прошибло! Что отец говорил в своем прощальном послании, которые они просмотрели в конторе его адвоката?

«Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое — ты и мой брат…» Ну конечно!..

Ури сковало судорогой, но на этот раз не от боли, а от прозрения. Конечно же, черт возьми, конечно!.. У отца не было родных братьев. И когда он говорил о своем брате, он тем самым призывал Ури вспомнить детство и ту сказку, которую читал ему без конца. Это тоже была подсказка, умная, тонкая, которую мог воспринять только он, Ури… И эта подсказка однозначно должна была привести его к Ихуду Раману… к Ахмаду Нури.

Ури на краткое мгновение расслабился, и его внутренняя защита дала трещину. Он снова дико взвыл… На сей раз эти бандиты полезли к нему в рану не голыми руками, а каким-то медицинским инструментом. И все задавали свои вопросы: где табличка? куда ты дел табличку? где ты ее нашел? куда потом перепрятал?.. Собрав всю волю в кулак, Ури заставил себя вновь отрешиться от боли и внешнего мира.

Как это символично со стороны отца… Он завладел уникальным сокровищем, словом самого патриарха Авраама, сказанным на прощание своим сыновьям — Исааку, отцу иудеев, и Измаилу, прародителю правоверных арабов… И у Шимона Гутмана, еврея, появился брат среди мусульман… И это ли не было доказательством той родственной связи, что по сию пору должна объединять два народа…

И Ури вдруг поймал себя на мысли, что восхищается отцом. Тело его содрогалось от физической боли, душа его была измучена, но тем не менее Ури ликовал, ибо сумел раскрыть тайну, которую не под силу разгадать ни одному, даже самому маститому, шифровальщику в мире. Ну, в самом деле, кто бы мог подумать, что один из вожаков крайне правых Израиля и активный участник всех войн в регионе мог назвать своим братом палестинского коллегу, который всю жизнь положил на то, чтобы доказать миру — у арабов больше прав на эту землю, чем у проклятых иудеев…

Иерусалим, пятница, 11:50

Мэгги вновь и вновь перечитывала отданную ей записку. И не могла скрыть улыбки. Ей был известен лишь один Владимир — Владимир Жаботинский, перед которым преклонялся и которого считал своим кумиром Шимон Гутман. Если же речь шла о Владимире-младшем, то им мог быть лишь один человек.

Мэгги давно не испытывала такого облегчения. Ури жив, и он не сдается. Она ума не могла приложить, как ему удалось выбраться из той переделки на горной дороге, но он выбрался. И каким-то образом обманул прихвостней Миллера. И назначил ей место очередной конспиративной явки — забегаловка, которая когда-то была хорошей…

Едва переступив порог небольшого зала, она тут же увидела Ури — за тем же столиком, что и в первую их встречу в этом заведении. Мэгги сразу же поймала его взгляд. Очевидно, он не отрывал глаз от двери, ожидая ее появления.

— Знаешь, — проговорила она, приближаясь, — приличные кавалеры имеют обыкновение назначать свидания своим девушкам в разных местах, а не в одном и том же.

Он попытался улыбнуться, но у него это плохо получилось. Губы скривились в какой-то мученической гримасе. Мэгги поцеловала его в губы. Она страшно обрадовалась, когда получила от него записку и поняла, что он жив. Но это была бледная тень тех чувств, что она испытывала в эту минуту, видя его сидящим напротив нее. Не удержавшись, она прижалась к нему всем телом… Ури вдруг глухо застонал.

Виновато улыбнувшись, он показал на свою ногу — джинсы бугрились в том месте, где на рану была наложена повязка. Ури вкратце рассказал ей о том, что с ним случилось на горной дороге и потом, в комнате для допросов. По выражению его лица легко можно было судить о тех чувствах, которые нахлынули при воспоминании об этом. А потом он сказал, что в самом разгаре «пыточного действа» в комнате вдруг раздался телефонный звонок, который положил конец допросу. Его привели в порядок, отвезли на машине в город и выбросили на улицу в десяти минутах ходьбы от ее гостиницы. И предупредили на прощание: «Ты знаешь, что стало с твоими родителями. Держи рот на замке, иначе с тобой будет то же самое».