Инна Булгакова - Последняя свобода

— Мария тебя с ним перепутала.

— Мы же братья. Одна женщина сказала, что мы похожи.

— Какая женщина?

— Ольга.

Коля окинул меня оценивающим взглядом.

— Он лысый… Ну если лицо полускрыто капюшоном… губы и подбородок — пожалуй…

— И Мария видела меня в этой хламиде. Я вышел в сад…

— Все равно Машка сумасшедшая!

— Не смей так говорить о ней!

Коля усмехнулся.

— Кажется, мы отвлеклись.

— Бушевала та страшная гроза, которая никак не могла разразиться ливнем. Он никого не встретил по дороге. На мостках снял халат, сунул в сумку. На всякий случай изъял паспорт, потом сжег. И зашвырнул сумку как можно дальше в озеро. Ориентир — высокая сосна в блеске молнии напротив мостков. А когда вернулся на другой день, ничего отыскать не смог. Очевидно, подводные течения, ключи… Но тут пришло первое письмо, в котором обыгрывалась одна реальная деталь — ужасная улика: «Мое белое платье покрылось пятнами, помнишь? И вода их не смыла, ничего не смыла».

Стало быть, неизвестный выследил, но перепутал братьев. Стало быть, мой литературный враг, который вовремя встрял и проделал идиотские манипуляции с рукописью. Можно продолжать…

— И он продолжал умерщвлять людей.

— Очень искусно и изобретательно. Василий — отличный врач. В уголовном плане опасаться нечего: даже если «всплывут» на свет Божий окровавленные вещи, истлевшие останки — попробуй докажи. Против него нет улик, нет и явного мотива. «Мистический» неизвестный — завистник вроде ученика или Горностаева — ведет беспощадную охоту на брата. В сущности, он сломался на последнем преступлении.

Мы постояли, глядя на самую высокую сосну на том берегу, где возле желтой пещерки лежал серый камень.

— А я был уверен, что это твой ученик.

— Уж лучше б не лез ты!.. Ладно. Я колебался, перебирал «скорбный список»… все указывало на Горностаева.

— Откуда у Прахова взялся его телефон?

— Должно быть, выписал из «Справочника». Мария же сказала: хотел познакомиться… но уже совсем ушел «в подполье».

— А деньги?

— Дала под процент одна колоритная дама. А когда Гриша вовремя не вернул, не смог, попугала снотворным.

— Да подала бы в суд.

— Тут замешана репутация великого музыканта. Она «с честью» носит звание «вдовы».

— Деньги-то отдал?

— Попробуй ей не отдай. Она, кстати, намекнула, — продолжал я, забывшись, — а я уточнил у него: Гриша бесплоден. Он всегда скрывал, но скрыть от Клавдии Марковны…

Тут я опомнился и умолк, а Коля проронил равнодушно:

— Ну и молодец — всю свою графоманию сжег.

Сын не понял — и слава Богу! Эх, если б об этом знала бедная Марго («Эта шлюха могла положить конец моей милосердной миссии!»). «Студенческие страсти», в которые посвящала она свою единственную подругу Татьяну. Жену Василия постигла «хорошая смерть», а Марго…

— Ты будешь у него издаваться? — словно издалека услышал я Колин голос.

— А, не до того мне. В таком диком напряжении я сейчас…

— Его расстреляют?

— Кому это известно!

— А зачем ты ездил к той знаменитости?

— Пытаюсь выяснить, понять…

— Ты — предатель.

— Это я уже слышал. — Я посмотрел в юное замкнутое лицо. — Коля, он брат мой.

— Ты ее никогда не любил.

— Не знаю. Но эти два года были… не жизнью. И я отдал его… им, на суд.

— Ладно, пап, ты все раскрыл. Прости.

— А ты не все. Что так заинтересовало Марго перед смертью в моем проклятом романе?

— Ты притворяешься или действительно не знаешь?

— О чем?

— О чем известно даже бабе Маше.

— Да о чем?

— Конечно, она читала о правнучке Прахова. Ты ведь сказал, что вы должны расстаться. А мы… мы никогда не были женихом и невестой.

— Так какого ж вы разыгрывали передо мной…

— Она — не знаю. Она задала тон, перед тобой выступала. А я… надеялся.

— Надеялся?

— Мне было обидно и больно.

— Да какого ж…

— За маму.

Я сидел в кабинете, слушал шаги над головой и смотрел в ночной сад. Тяжелый серый камень больше не мешал: мы с Колей отвезли его на наше московское кладбище, где после эксгумации похоронили останки. Возле родных могил: матери, отца, Татьяны.

Мне очень хотелось выбросить чертов камешек в озеро, но настоял Коля. Так и лежат эти обломки колонны — как напоминание, знак ужаса и скорби: один у подножия креста, другой на монастырской земле, где все когда-то началось.

Так сидел я и настраивал себя дописать финальную сцену (по памяти — три листка канули в недра правосудия). Но мешали шаги. Вот они стихли, и через минуту послышался стук в дверь. Мария!