Инна Булгакова - Иначе — смерть!

— Дождись, пока шок пройдет. Наконец, сам Глеб. Что ты о нем думаешь?

— Я тоже боюсь, — Катя усмехнулась, — боюсь о нем думать.

— Ну, после такого изощренного конца…

— Нет, с самого начала, как только познакомились. Безотчетное тяжелое впечатление.

— Ты его точно раньше не видела, не встречала?

— Точно!

Вадим нахмурился.

— Катя, ты натура утонченная, нервная, не спорь, возможно, уловила в нем элементы безумия, патологии.

— Не надо так говорить!

— Надо. Надо все выяснить. Все, понимаешь? Чтоб вокруг тебя просветлело, и ты вернулась к жизни.

— Да разве я…

— Ты сейчас одержима. Давай рассуждать «с чувством, с толком, с расстановкой». Перед нами альтернатива: убийство или самоубийство. Как будто все указывает на последнее.

— Да, я понимаю, психические депрессии, наследственность… Так, мелочи, но… Зачем он принес воду из колодца — запить цианистый калий? Что видела Дуня, что скрывает? Почему записка оставлена у меня? И если б ты его слышал… Сын обвинил кого-то в смерти отца: в убийстве… в доведении до самоубийства — неизвестно.

— Именно что неизвестно. Альтернативный вопрос можно сформулировать по-другому. — Четкий и ясный ум ученого работал в полную силу. — Или эта семья сумасшедшая, или кто-то довел их до гибели. Поскольку меня, Катя, больше всего занимает твое состояние — тебе решать. Или успокойся на первом предположении, или проведем расследование.

Она не колебалась.

— Расследование.

— Ладно. Тогда перечисли пункты обвинения в той знаменитой застольной речи.

Катя сосредоточилась.

— Не пункты, а… ощущения. Вот сейчас в этом зале он судит убийцу. Кто же он? Он не скажет, эта тайна умрет вместе с ним. Тут он резким жестом выбросил вперед левую руку.

— Левую?

— Я обратила внимание еще на занятиях: он левша.

— Он указал на кого-то?

— Конкретно — нет… на стенку, на дверь… в общем, я не поняла. Он накажет его жалкой страшной жизнью. У него есть доказательства вины подсудимого — опять этот жест — «ночь, улица, фонарь, аптека», в которой яд… угрюмый дом, угрюмый вход… Он следил за кем-то и увидел мертвого человека в кресле, который улыбался. И еще — скользящую тень в ином измерении. Он любит «Наполеон» и предлагает выпить. Все.

— Вообще-то бред, — констатировал Вадим.

— Бредовая пародия на обвинительную речь, — уточнила Катя. — Юноша собирался в юридический. Бред, пародия, ну, в голове звенело от выпитого — все так. Кабы не его собственная смерть. И записка, оставленная на моем столе.

— Может, он ее и вправду выронил, когда они с девицей танцевали?

— Он потом не танцевал, после спальни. Да и не в этом дело: он же сказал, что судит убийцу сейчас, в этом зале… — Она помолчала и выговорила, наконец, потаенную мысль, — то есть кого-то из нас.

— Катюша, не волнуйся, это бред. Если б здравый человек знал, подозревал, ну, хотя бы сомневался — он бы изложил все следователю после гибели отца! Или вам в ту пятницу, если б убедился позднее.

— Он же пишет! — закричала Катя. — «Я убедился сегодня».

— В чем?

— «Увидев запечатанную…»

— Да почему не раскрылся? Почему «эта тайна умрет вместе со мной»?

— Ты прав, я психопатка.

— Я никогда ничего подобного…

— Тогда почему мне так страшно? — перебила она с отчаянием. — Ты уже не первый спрашиваешь меня, знала ли я раньше этого юношу. Нет и нет, клянусь!

— Катюша, ради Бога! Кто тебя еще спрашивал?

— Агния.

— Этой-то что надо?.. Неужели за столько месяцев никак язык не вспомнит?

— Да вспомнила, блестящие способности.

— Так откажи! Всем им откажи. Я найду тебе новых учеников, нормальных.

— Ага! Ты их тоже подозреваешь.

— Я тебе уже сказал: или та семья больная, или… твоя компания вправду подозрительна. Этот мальчик… он же любил следить за людьми?

— Вот он кого-то и выследил, — прошептала Катя, — «увидев запечатанную тайну мертвых».

И Катина семья, и Вадима были, так сказать, неполноценные: и в той, и в другой ранние разводы. Зеркальное отражение судеб, где по характеру Ксения Дмитриевна играла роль отца, а робкий папа Кати — мягкой мамочки.

Ксения Дмитриевна, соскучившись, не выдержала, и по ее приказу: «Дети, чай готов!» — они перешли к Адашевым. Катя отдыхала в нежнейшем старом кресле рядом с кушеткой, на которой обычно полулежала хозяйка. Здесь тоже охватывал мир детства, в котором почти ничего не менялось, только больше порядка, чем у Кати, и обстановка богаче и изысканней (ихний папа, сбежав, вторую семью не завел и, хотя у своих имел прозвище Скупой Рыцарь, кое-что «выделял» от избытка: крупнейший историк, доктор, профессор и проч.). Новым был светильник на круглом инкрустированном столике: полоски фольги под напором воздуха трепетали, извиваясь, как гибкие огненные змейки, играя на лицах красноватым неземным излучением, в котором собеседники казались выходцами из ада, ухаживающими за Катей с истинной заботой и любовью: ее вишневое варенье, ее конфеты «Дюймовочка»… лимон — обязательно… Катюше крепкий на ночь не надо… Здесь все помнили о ее привычках и причудах — и Катя незаметно для себя расслабилась.