Валерия Вербинина - Девушка с синими гортензиями

– Ни в чем не повинный человек – это Жозеф Рейнольдс? – сухо спросил Видаль. Журналист хотел добавить «по прозвищу Сточная Канава», но посмотрел на лицо умирающего и предпочел поставить во фразе точку ранее, чем замышлял.

– Давайте сделаем так, – предложила Амалия. – Я постараюсь задавать как можно более простые вопросы, чтобы вы отвечали только «да» или «нет». Хорошо?

Художник в знак согласия опустил веки. Очевидно, говорить ему и в самом деле было трудно.

– 24 июля 1911 года Евы Ларжильер не было за завтраком. Потом она появилась. Яхта приплыла в Эммерих. На борт поднялись таможенные чиновники, которые заглядывали в каюты и всех раздражали. Было жарко. Когда чиновники ушли, Ева, Шарль и Женевьева Лантельм изобразили пародию на них. Затем «Любимая» бросила якорь посреди реки. Обед, шутки, смех, вино. Наступил вечер, и начался дождь. Все переместились в салон. Буайе играл на пианино, было весело. После полуночи все разошлись, но вы с Буайе остались в салоне. Верно?

– Да.

– Вы разговаривали?

– Да.

– А потом услышали женский крик. Только крик и ничего больше?

– Только крик. Снаружи шел дождь, но у меня тонкий слух. – Больной с усилием улыбнулся и пояснил: – Я когда-то пел в хоре.

– Вы встревожились и решили выяснить, в чем дело. На палубе вы увидели матроса Филиппа Гренье, который тоже что-то слышал. Вам показалось, что крик донесся со стороны носа, и вы заглянули сначала к мадам Жюли, здесь присутствующей, а потом постучали к Женевьеве Лантельм. Верно?

– Да.

– Когда актриса не ответила, вы отправились к ее мужу. Он взломал дверь ее каюты, и все сразу же увидели открытое окно и то, что хозяйки нигде нет. Рейнольдс побежал в ее спальню, а вы подошли к столу. Стул стоял не так, как обычно, а боком. Вы вернули его на место. Зачем?

– Вероятно, из немецкой привычки к порядку, – улыбнулся Эттингер. – Должен вам сказать, что в те минуты я действовал скорее машинально, чем логически.

– Затем вы увидели на столе письмо в незапечатанном конверте. Зачем вы его взяли?

– Я подумал, что речь могла идти о самоубийстве, – тихо ответил художник. – Тогда надо было подготовить Жозефа.

– Однако из первых же строк вы поняли, что письмо адресовано любовнику, и сказали Буайе, что не можете оставить его здесь.

– Так вы все-таки успели поговорить с Буайе? – поразился Эттингер. – Да, все было именно так.

– В заголовке письма стояло вот это имя? – Амалия протянула ему клочок бумаги, на котором Анри Невер написал имя любовника мадемуазель Лантельм.

– Думаю, мои слова никому не повредят, если я отвечу утвердительно, – заметил художник, возвращая ей листок. – Но если вас интересует содержание письма, должен вам сказать, что за исключением первой строки я его не читал. Это было бы непорядочно по отношению как к Жинетте, так и к тому, кого она любила.

Амалия подалась вперед.

– Мсье Эттингер, вы художник, и у вас должна быть хорошая зрительная память. Первый вопрос: ключ в двери каюты.

– Дверь была заперта изнутри. Ключ торчал в замке.

– Плотно? Я имею в виду, он не вылетел, когда ломали дверь?

Эттингер задумался:

– Хороший вопрос… Кажется, он все же немного вышел из скважины и повис. Но не выпал.

– Переходим к самой каюте. Как насчет следов борьбы?

– Их не было.

– Ничего необычного?

– Ничего.

– Никаких признаков присутствия постороннего?

– Что вы имеете в виду? – поразился Эттингер.

И Амалия рассказала ему, что на яхте находился восемнадцатый человек.

– Нет, я даже не подозревал об этом… Может быть, Жюли известно больше?

Молодая женщина, которая слушала их со все возрастающим изумлением, покачала головой.

– Нет. Нет!

Амалия обратилась к ней:

– Вы были костюмершей мадемуазель Лантельм, а в той поездке и ее горничной. Ничего особенного не замечали? Может быть, она предпочитала запираться у себя одна, или ела больше обычного, или просила принести еду ей в каюту…

– Да, – прошептала Жюли, – да! Сейчас я вспомнила… Когда мы плыли по Голландии… Жинетта обычно любила поболтать со мной о том о сем, а тут постоянно норовила выставить меня из своей каюты… И стала часто запираться на ключ, хотя раньше такого не было. И еще, помните, Леопольд, как дворецкий сказал, что у хозяйки отличный аппетит? Он же все время относил к ней подносы с едой!

– Да-да, – оживился Эттингер, – помню. Я как раз зашел к дворецкому за вторым ключом, а тот готовил поднос…

– За вторым ключом? – переспросил Видаль.