Антон Леонтьев - Часовня погубленных душ

– Да, знаю, сорвался. Самому неприятно. Но это последняя!

И, смяв пачку, швырнул ее в ведро. А потом, запустив в чуб пятерню, заговорил о деле:

– В общем, Борщевского обнаружили повешенным в камере. Сидел он там не один, его специально запихнули не в одиночку – я надеялся, он будет перед сокамерниками хвастаться своими «подвигами» и, не исключено, скажет им, куда отрезанные головы дел. Потому что не верю я ему, будто он их в Волгу выбросил, наверняка схоронил в тайнике. Ты же знаешь, что настоящий дядя Крюк, то есть Онойко, тоже куда-то задевал головы своих жертв, и куда именно, мы до сих пор не знаем. И тело своей последней жертвы, Насти Панченко, непосредственно перед арестом успел надежно спрятать. Причем для родителей, конечно же, это был ужасный удар – мало того, что дочку потеряли, так ведь даже и проститься не с кем! Вот я и надеялся, что Борщевский будет бахвалиться. А вышло иначе.

Пономарев вздохнул, уселся в кресло, взялся за чашку, в которой плескался холодный кофе, потом махнул рукой и извлек из ящика стола початую бутылку коньяка. Разлив по двум стопкам, протянул одну Илье и продолжил:

– Да, все вышло иначе. Просчитался я! Потому что сокамерники, видимо, настропаленные дешевыми фразочками неугомонной Бормотухиной, решили устроить самосуд. Ну, и вздернули Борщевского. Конечно, будет расследование, ведь уже сейчас понятно, что никакого суицида не было, а произошло убийство. Однако я вот думаю… – Он залпом опрокинул в себя коньяк. – Да, я вот что думаю… Стоит ли в этом случае усиленно разбираться? Собственно, Борщевский получил то, чего заслуживал. Причем по полной программе. А то ведь еще попытался бы, как и Онойко, прикинуться психом, и его бы отправили на излечение в клинику вместо того, чтобы к стенке поставить или хотя бы приговорить к пожизненному.

Илья молчал, понимая, что Михаилу Федоровичу в первую очередь требуется не совет, а возможность выговориться.

– Кот мне уже звонил, – вздохнул Пономарев. – Наш толстопуз, естественно, рвет и мечет. Ему же хотелось блистать на грандиозном судебном процессе, а тут такое… Все его честолюбивые планы накрылись медным тазом! Так что следствие все-таки будет, я не сомневаюсь. И, если что, именно мне придется отвечать за смерть Борщевского…

За разговорами начальник и подчиненный просидели часа два, после чего Илья отправился домой. Уже рассвело, но с учетом того, что наступила суббота, на улицах практически не было людей. Только изредка следователю попадались на пути фанаты утренней пробежки, да несколько человек выгуливали собак.

Илья мучительно пытался вспомнить то, о чем он думал непосредственно перед тем, как провалился в сон. Что-то ведь было важное, связанное с дядей Крюком и Борщевским. Но, как он ни старался, ничего не выходило.

Вернувшись домой, Илья снова завалился спать и продрых без задних ног до самого вечера. Разбудил его Аяврик – кот, желавший закусить, нежно покусывал хозяина за ухо. Пришлось встать и плестись на кухню. Он как раз доставал из холодильника еду для кота, как зазвонил телефон. На сей раз на проводе был Аарон Исаакович Кацнельсон, ушедший на пенсию легендарный судмедэксперт.

– Как хорошо, Илья Евгеньевич, – произнес старик нараспев, – что я вас застал! А то пытался связаться с Михаилом Федоровичем, но его супруга сказала, что он уехал на рыбалку и вернется не раньше вечера воскресенья. Причем мобильный с собой не взял. Понимаю, что мешаю отдыхать, однако я был бы чрезвычайно вам признателен, если бы вы подъехали сейчас в морг. Да, я здесь. У меня имеются сведения, которые, как я предполагаю, могут вас заинтересовать.

Илья знал, что Аарон Исаакович просто так никогда не стал бы звонить и заявлять, что у него имеются важные сведения. Но если Кацнельсон все же побеспокоил в выходной, значит, он обладает поистине сенсационной информацией.

Морг располагался недалеко от большого больничного комплекса, некогда гордости Заволжска, однако в последние годы пришедшего в запустение. Илья подошел к двухэтажному зданию из красного кирпича, нажал кнопку звонка и услышал трезвон, разнесшийся по пустому зданию. Дверь ему через несколько секунд отворил молодой патологоанатом. Парень был одет по-летнему, а на плече у него висел рюкзак. Пропуская Илью внутрь, он вежливо попрощался со стариком-экспертом, который тоже возник на пороге – в светло-зеленом рабочем комбинезоне. Руки Кацнельсона облегали резиновые перчатки в кровавых разводах.