Елена Михалкова - Манускрипт дьявола

– Макс, пойдем! – скомандовала Тошка. – На пять минут!

Пока она шепталась с Максимом в соседней комнате, завязался разговор, быстро возвратившийся к тому же предмету, который обсуждали по пути Макар и Сергей.

– Скажите мне, Макар Андреевич, – попросил Борис Осипович, – зачем Леша так рвался приехать в больницу к Максиму? Мне хотелось бы надеяться, что в нем проснулось сочувствие…

– Боюсь, в нем проснулось лишь желание избавиться от Максима как можно быстрее, – с сожалением сказал Илюшин. – Смотрите: Баренцев ожидает от Наташи результатов расшифровки и внезапно узнает, что ваш сын жив. Максим может умереть, но может и прийти в себя, и тогда задержание Алексея становится вопросом времени. В этой ситуации у него было два выхода: первый – убрать угрозу в лице вашего сына. Но в телефонном разговоре вы сказали ему, что он не попадет в реанимационную палату, и Лешка решил, что этот план слишком сложен и опасен. Можно пойти другим путем: как можно быстрее расшифровать записку, чтобы найти ожерелье, – и бежать. Выживи Максим, и Баренцеву пришлось бы бежать в любом случае, но он не собирался проигрывать. То, ради чего он затеял всю эту игру, должно было достаться ему.

– Это счастье, что вы отговорили его приезжать в госпиталь, Борис Осипович, – подал голос Бабкин.

– Нет сомнений, что, появись он там, шансы Максима проснуться после операции были бы ничтожно малы, – согласился Макар. – И к Наташе группа успела в последний момент…

– Вспомнить страшно, – сказал молчавший до этого Аркадий Ильич. – Макар Андреевич, если бы не вы с Сергеем… Ведь никто не обратил внимания на этот лист, который Тоша оставила для нас. Даже я.

– Меня он отчасти ввел в заблуждение, потому что я решил, будто ваша дочь расшифровала манускрипт. Я не смог найти связь между ее похищением и покушением на Максима – по правде сказать, никто бы не смог, потому что никто не знал о его привычке писать самому себе «счастливые» письма. Вот я и пошел самым очевидным путем.

Куликов улыбнулся, покачал головой:

– При всем уважении к способностям моей дочери, боюсь, расшифровать рукопись Войнича ей не под силу.

– Зато этот неправильный посыл заставил нас разбираться с ее шифром, – заметил Илюшин. – Хотя и тут, надо признать, мы наделали много глупостей.

Максим, вошедший в гостиную, услышал последнюю фразу Макара.

– Больше всего глупостей наделал Лешка, – спокойно сказал он, – когда решил, что Тошка ничего не поймет и будет послушно расшифровывать для него мою записку. И еще когда привез ее в свой склад.

– Ну послушай, Максим, а что еще он мог сделать? – спросил Борис Осипович. – С твоим дядей у него прекрасные отношения, тот не лезет в его помещения и не проверяет, что Лешка там хранит. Самое безопасное место для того, чтобы спрятать человека! Между прочим, – добавил он, обращаясь к Макару и Сергею, – вы знаете новости об Александре Сергеевиче?

– Нет. Что за новости?

– Мой дядя самых честных правил, – вместо отчима ответил Максим, – решил, что у него зря пропадает дармовая рабочая сила. И начал с ее помощью производить… Будут предположения?

– Неужели наркотики?

– Ну что вы! Нет, дядю Сашу невозможно представить в роли наркоторговца! Куда больше он похож на кофейного плантатора.

– В каком смысле? – не понял Илюшин. Бабкин усмехнулся:

– Пожалуй, я знаю, о чем идет речь. Неужели Пушкин устроил подпольный цех по производству и расфасовке? Помнится, мы такие закрывали еще лет десять назад… Молотый кофе в лучшем случае делался из порошка цикория, в худшем – из натуральных подкрашенных опилок.

– Дядя Саша использовал цикорий, – подтвердил Максим. – Коробки для кофе клеили сами подростки, он им неплохо платил за это. Дядя во всем признался следователю после того, как взяли Лешку. Думал, что столько суматохи из-за него одного, и решил, что чистосердечное признание облегчит наказание.

– А учителя ничего не знали? – вскинул брови Илюшин.

– Ох, Макар Андреевич, наивный вы мой человек! – воздел руки к потолку Борис Осипович. – Знали, конечно! И все молчали, потому что сейчас поставят нового директора интерната, и еще неизвестно, окажется ли он лучше. Как-никак, Александр Сергеевич по-своему заботился о воспитанниках, хотя иногда превратно понимал их выгоду.

В комнату заглянула Тошка с обувной коробкой в руках:

– Можно, Макс?

– Тош, прости! – спохватился тот. – Вот. – Он выставил на середину комнаты маленький столик, стоявший в углу. – Прошу!