Михаил Васильев: Грибник

Выйдя на берег, он увидел, что, к счастью, "Поплавок" на месте. Стоит, причаленный у пирса возле дачи. На корме у того лежали какие-то черные от ржавчины железные конструкции. Венькин металлолом. Такой же громоздкий железный хлам валялся на берегу.

Зайдя по пирсу подальше, Артур метнул наган в воду — далеко, насколько мог. Как давно он мечтал сделать это, но представлял, что все произойдет совсем не так. И ощущения при этом должны были быть совсем другие. Не возникло ни облегчения, ни радости.

Войдя внутрь дачи, снял куртку и свитер, то, что от них осталось. И на том, и на другом теперь появилась кривая длинная дыра. Они были располосованы почти полностью, во всю длину, и непонятно, как еще удерживались на теле Артура. Он переодел свитер — другой стороной, дырой вперед. Тот весь потемнел и отяжелел от крови. Куртки теперь не стало. То, что недавно ей было, окровавленную тряпку, Артур вышвырнул через приоткрытую дверь в воду. На даче нашелся только заскорузлый от грязи, спрессованный грибными ящиками ватник, который Артур когда-то забыл выбросить. От него густо пахло мышами. Кряхтя с паузами, чтобы переждать вспышки боли, Артур кое-как умудрился одеть его. Еще нашел и подложил под ватник маленькую диванную подушку-думку.

"Пусть все думают, что я горбатый. Ничего удивительного, бывает…"

Палуба "Поплавка" была усыпана ржавчиной и окалиной. Катер — О, какое счастье! — завелся, пошел. Медленно, с трудом, оседая на корму. Артур несколько раз заложил крутой вираж, железка, наконец, свалилась за борт.

"Как проясняет мозги такое кровопускание. Теперь-то понятно, что она сама стреляла. Все семь раз".

Внезапно стало очевидно, что все, о чем говорила Регина — ложь. Она все время врала, обманывала его. Дележ клада, кровавые ссоры в балетной труппе… И все преступления, и все преступники были не настоящие, выдуманные ею, и сама она была не настоящей, другой.

Кровь засохла на спине липкой коркой вместе с присохшим свитером. Иногда Артур ощущал, как там что-то лопается, и кровь опять стекает теплой струйкой.

Стоило расспросить Регину чуть-чуть подробнее, и сразу бы выявились все противоречия и явная ложь.

"Да и так, без расспросов было видно! И так заметно".

Преступления, которые он будто бы расследовал, оказались воображаемыми, вымышленными. А настоящие никакими не загадочными и не запутанными, а вызванными обычными завистью, ревностью и злобой. А потом еще и страхом.

"Какое старое, но незаменимое слово "низость". И "козни" — это куда лучше "интриг".

Оказывается, он действовал, бегал, кого-то искал и ловил в ненастоящем, кем-то выдуманном мире, будто в книге, в детективе. И вот такое отрезвление — вокруг не детектив, не книжный мир, а такая грубая реальность.

Путь домой сейчас удлинился, стал мучительно долгим. Прошла вечность до того, как показался первый петербургский мост. Артур ощущал, что возникает жар. Боль накатывала волнами и иногда становилась непереносимой. Непонятно было, как он еще умудряется ее терпеть. И еще было неестественно холодно, будто он остался голым. Встречный ветер, отражающийся от воды, стал ледяным.

Особо мучительно было понимать, что вот сейчас он проходит мимо своего дома, там, за Невским рынком, и неизвестно еще, как доберется обратно. Глядя на белые пирамиды отсыревшей макулатуры, сваленные у воды во дворе завода "Картонтоль", так хотелось повернуть туда. Причалить рядом с этой макулатурой и, бросив "Поплавок", напрямик двинуться к себе домой.

Артур даже мысленно увидел, как сделал бы это. Как он идет прямо к проходной, проходит, на ходу шаря в кармане, будто доставая пропуск. Не раз делал так, когда работал там и этот пропуск забывал. Потом быстрее напрямик, через Обуховский, не обращая внимания на машины и трамваи. И пешком, из последних сил, собрав их все, что остались, домой — там уже недалеко. Но "Картонтоль" остался позади и все удалялся. Белое пятно, оставшееся от гор макулатуры, все уменьшалось и исчезло.

Наконец-то, вот она Большая Невка, острова, теперь скоро яхт-клуб. Еще одна вечность, и "Поплавок" ударился о причал.

Артур встал, пытаясь унять бешено бьющую его дрожь. Ощущал, как спина опухла и одеревенела. И здесь теперь повсюду была кровь. На штурвале, на сиденье, даже на палубе.

К стоянке такси он шел, скрючившись и уже едва передвигая ноги. Шагал, не ощущая земли, асфальта под собой. Тело словно отяжелело.

Заметил, что таксист, сидящий в своей машине, глядит на него с удивлением. Вспомнил о своем грязном, изгрызенном мышами ватнике — сейчас его откажутся сажать в такси. Невозможно представить, что тогда делать.