Михаил Васильев - Грибник

— Считаю, что мы еще узнаем, кто это, — наконец, ответил. — Очень скоро.

Громче всех возмущались театральные дамы. Их тоже окружали репортеры, фотографы и операторы.

— Администрация жутко распустила людей! Это чересчур даже для театра! Даже в театре какая-то дисциплина должна быть. И подобия дисциплины не осталось! Раньше ничего подобного не было.

— Грязная история! Никогда в театральном мире подобного не случалось. Если бы мы остались театром государственным, то с нами такого бы не произошло.

Сумерки зрительного зала часто, сливаясь, озаряли блики фотовспышек. Кругом сновали оживившиеся журналисты.

— Эй, наверху! — кричал кто-то из них. — Осветите нас! Дайте свет. Мы здесь снимаем.

— А ху-ху не хо-хо? — послышалось сверху.

Другой осветитель добавил короткий матерный фразеологизм.

К Артуру тоже подскочила журналистка, девчонка в очках. От нее пахло водкой и чесноком.

— Представьтесь! А вы что можете сказать по поводу всего этого? — быстро, скороговоркой произнесла она.

— Суть в чем! На роль Квазимодо до сих пор никого не ввели, а стрелок в костюме Квазимодо появился, — горячо заговорил Артур. — С самостоятельной ролью. Сам ввелся!

Журналистка, странно посмотрев на него, отшатнулась. Побежала к администрации театра, сплотившейся в одну плотную группку. Их уже окружала целая толпа с микрофонами и камерами.

Здесь же в этой толпе выяснилось, что возле Арманда остались врачи из местного театрального медкабинета. Тоже оказались на банкете. Дождались "Скорой помощи" и унесли того на носилках. Арманд сейчас уже был в Покровской больнице. "Состояние средней степени тяжести" бесконечно повторялось здесь.

Арманд заметил, что постепенно все расходятся. Люди, все стремительнее, утекают в открытую сейчас боковую дверь. Уловил чьи-то слова о том, что Квазимодо, оказывается, видели опять. Он заперся в какой-то комнате.

"Ну, вот и все!.."

Еще только выходя из зрительного зала, Артур услышал историю поимки Квазимодо. Издалека звучал возбужденный женский голос, зычный, как у грузчика:

— Я видела. Он выскочил вон оттуда и вон туда заскочил. Увидел меня, зыркнул так страшно через маску, у него еще маска была, и скрылся. Вон там он. Заперся изнутри.

Увлекаемый общим течением, Артур вместе со всеми оказался в коридоре перед закрытой дверью недалеко от двери приоткрытой — выхода из подъемного цеха. Здесь громче всех говорила низенькая толстая женщина из оперной труппы. Когда-то она долго пела главную партию в опере Глюка "Ифигения в Авлиде". После этого ее, конечно, прозвали Офигенией. Благодаря Октябрине Арктур уже много знал, услышал о театре и его обитателях. Сейчас вспомнил, что много лет назад видел Офигению совсем молодой в роли Мими в телепостановке "Богемы".

— Такой огромный! Страшный, с большой бородой, — гудела Офигения. — Из подъемного цеха как выскочит, как метнется по коридору. Будто крыса. А тут открыто было.

— Давай отворяй! — крикнул в замочную скважину завхоз Полоротов. — Эй, как тебя там?! Всю жизнь здесь сидеть собираешься?

В запертой комнате молчали.

— Лучше выходи самостоятельно! — заговорил сам директор. — Люди тебя ждут. Народ!..

— Все вас одного должны ждать? Теперь вам остался единственный ход, — произнес Московитянин-Оскаленный. — И все равно — мат!

Оттуда не отзывались.

Появился вахтер с ключами. Замок двери открыли.

— Ну что, молодежь! — ободряюще приглашал директор. — Кто войдет? Проявите мужество!

— Это администрации дело, — послышались женские голоса. — Она распустила!.. Довела.

— Пусть завхоз идет!

Завхоз Полоротов возмущенно забубнил что-то.

— Вахтер, вахтер! У вахтера тоже пистолет есть…

— Да ушел он уже, вместе со своим пистолетом.

Дверь в комнату была распахнута. Сейчас должен показаться разоблаченный Квазимодо. Вот-вот! Но тот по-прежнему сидел там тихо. Ничем не давал о себе знать.

Директор, наклонившись к Московитянину, тихо, почти на ухо сказал тому что-то.

Тот побелел лицом, произнес:

— Ну ладно. Если уж здесь оказался я…

Не договорил. Задержавшись на пороге, почти запрыгнул в комнату.

— Ай! — взвизгнула какая-то женщина. — Сейчас выстрелит.

— Всех не перестреляет! — произнес заметно нетрезвый художник Поцелуев и засмеялся.

На него возмущенно зашикали со всех сторон.

В комнате были слышны только шаги Московитянина. Каким-то образом в этих звуках ощущался напряженный страх идущего.