Татьяна Шахматова - Унесенные блогосферой

Бабка вдруг закрыла глаза, выставила вперед руку с красным лаком на обгрызенных ногтях и завыла на весь подъезд:

– Вика, – тихонько позвал Борис.

Виктория извинилась перед Новиковой, которая, выйдя из образа, смотрела по сторонам осоловелыми, слезящимися от нахлынувшего вдохновения глазами.

– Не дразни ее, ты что, не видишь? – прошептал Борис.

Виктория пожала плечами и снова отошла к противоположной стене. По-моему, она расспрашивала бабку исключительно от скуки. К бывшей актрисе или билетерше, кто ее там разберет, больше никто не обращался, хотя Новикова делала знаки и даже погрозила нам с Викторией пальцем.

Когда дверь квартиры 102 наконец закрылась, Салимов бодро доложил о том, что помимо разносчика из ресторана, он собирается допросить Анжелу, подругу Светланы Романихиной, на предмет алиби вчерашним вечером.

– А мотив? – поинтересовался Борис.

– Физическая сила и личная зависть, – отчеканил Салимов.

– Ладно, работай, – пробормотал майор и добавил, обращаясь к Виктории: – Криминалисты нашли в квартире огненно-рыжие волосы в туалете и в прихожей. Цвет точно такой же, как у волос Анжелы, судя по ее фотографиям. Генетику мы пока не заказывали. Но без всякой экспертизы могу сказать, что очень похоже именно на эту спортивную подружку.

– Ну вполне, – кивнула Виктория, улыбаясь. – Прямо представляю себе заголовки: «Врач-диетолог уела подругу!»

Борис покачал головой. Несмотря на наличие очевидной зацепки, вид у него был не самый счастливый.

Этажом ниже мы застали дома только одного мужчину лет сорока, который встретил нас обмотанный шерстяным шарфом и совершенно без голоса.

Его немногословные в силу физиологических причин показания о семье Романихиных почти полностью повторяли слова Жанны и ее мужа. Никаких криков он вчера не слышал, впрочем, это могло объясняться действиями противогриппозных лекарств – крепко спал. Кроме этого мы узнали, что Валерий Романихин был человеком очень отзывчивым. Он не только ссудил деньги на компьютер для соседа-дизайнера, а также одолжил соседу снизу свою запаску, когда тот проколол сразу два колеса и не мог доехать до сервиса.

– «Форд» у меня, такой же, как у Валерки… Красавчик Валерка был, красавчик. И жена у него – звезда просто… Как же так-то?! – сипел простуженный сосед.

Салимов и Яровкин остались опрашивать других жильцов дома, но Виктория категорически запротестовала против своего дальнейшего присутствия. На сей раз Борис не возражал, он сам был как будто озадачен после посещения участкового. Втроем мы снова поднялись с девятого этажа на десятый.

– Что ж за петрушка получается, – рассуждал Борис. – Участковый говорит, что семья Романихиных числилась как образцово-показательная. Никаких пьянок-гулянок, алкоголя или наркотиков. Никаких сомнительных друзей. Никто на них ни разу не жаловался, и, что еще важнее, они не жаловались ни на кого. Родители в трауре, родственники рыдают. Соседи в один голос утверждают, что души не чаяли в убитых и ничего подозрительного не слышали в ночь убийства.

– Не все, – встряла Виктория.

– Ну да, одна сумасшедшая бабка называет убитого Романихина размазней, а его жену Светлану проституткой и какой-то Медведей.

– Медеей, – поправил я. – Это героиня из греческой мифологии. Из-за любви к мужу она убила своих детей.

Борис посмотрел на меня с изумлением, но никак не прокомментировал это сообщение.

– Оружие еще в квартире сто, – продолжал Борис и с досадой сплюнул. – Рядом с этой бабулей с полотенцем на голове половник нельзя разрешать держать, не то что пистолет. Мрак какой-то! Мрак! – выдохнул он, обращаясь персонально ко мне, видимо имея в виду всех действующих лиц этой истории, а также Медею и ее убитых детей.

На площадке десятого этажа на сей раз оказалось пусто. Дверь квартиры 100 была закрыта, но старуха в тюрбане наверняка следила за нами в глазок, во всяком случае, я кожей чувствовал, что за нами пристально наблюдают.

– Если кто и слышал крики, то даже внимания не обратил. Что ж это получается… – продолжал размышлять Борис.

– Это получается НИЧЕГО, – заключила Вика, и интонация ее выражала неуместное торжество и осознание собственной правоты. – Я же сказала – ничего вы тут не услышите.