Николас Блейк: Смертельный розыгрыш

— Я слышал, мистер Пейстон многое переделал в своем Замке да и во всей деревне?

— Говорят, так. Он не признает местных мастеров,— ответил Джордж без какой-либо досады.— Ему подавай подрядчика из Пула.

Стало быть, это не Пейстон задолжал пятьсот фунтов…

Вечером, перейдя через луг, мы с Дженни позвонили в дверь Картов. Жили они в двухэтажном, с незатейливым квадратным фасадом доме времен королевы Анны [7] Годы царствования королевы Анны — 1702-1714. . Построен он был как отдельный флигель при Замке, вероятно, в пору семейного процветания, но сейчас имел довольно запущенный вид. Дверь отворил Элвин Карт в куртке лилового бархата и желтовато-белых фланелевых брюках. Встретил он нас очень любезно и, оживленно разговаривая с Дженни, провел через холл в заднюю часть дома, а оттуда в сад.

Лужайка, лишь кое-где поросшая растрепанными султанами пампасной травы, отлого спускалась к речушке Пайдал; в промежутках между песнями дроздов и словами нашего хозяина отчетливо слышался легкий звон ее вод. Справа, под хилыми, словно скрученными ревматизмом яблонями, стояли рядком три улья, маленькая кирпичная пристройка с этой стороны дома резко контрастировала с его общим изящным обликом. Посреди лужайки — белый железный стол, уставленный бутылками, вокруг него — четыре новомодных садовых кресла из алюминия. Элвин, суетясь, усадил Дженни в одно из кресел и настаивал, чтобы она устроилась поудобнее.

— Нет, нет,— запротестовала она,— вы не должны обращаться со мной, как с больной.

— Извините, но ведь вы и в самом деле были больны. Помяните мое слово, миссис Уотерсон, здесь, в Дорсете, ваши щечки снова зацветут розами.

Проклятая старая лиса, обозлился я, заметив, как поежилась Дженни, откуда он пронюхал о ее болезни — или это просто так, наугад?

— Мы тут все люди скучные, тихие,— бормотал Элвин.— Самое место, чтобы подлечиться. Говорят, нынче в Оксфорде — вы ведь живете в Оксфорде?— ужасно шумно. Сам-то я учился в Кембридже. Но простите, я совсем забыл о своем приятном долге хозяина: слишком долго живу анахоретом. Что вам можно пить, дорогая миссис Уотерсон?

— Все. Я вполне здорова. И уже давно,— ответила Дженни с чуть заметной натянутостью.

— Хорошо. Превосходно.— Голос Элвина звучал как-то неотчетливо.— Разрешите мне порекомендовать вам джин с горьким лимоном.

Он налил ей в бокал джина с горьким лимонным соком и предложил мне жестом налить себе сока из другой бутылки. Я снял металлическую пробку и наклонил бутылку. Из горлышка не вытекло ни капли. Я посмотрел бутылку на просвет. Она была полна.

— Тут что-то не так…

— Ах, дорогой сэр, это все моя рассеянность. Я держу эту бутылку, чтобы развлекать ребятишек. Не правда ли, забавная штучка? Не знаю, как она сюда затесалась. Попробуйте вот эту.— Его младенчески голубые глаза сверкали лукавством.— У вас есть дети, миссис Уотерсон?

— Двое. Пасынок и падчерица. И оба очень славные.

— Не сомневаюсь,— с энтузиазмом подхватил он.— Но ведь вам надо завести своих собственных. Непременно.— Его обаяние исключало всякую возможность намеренной обиды, но глаза Дженни на миг помрачнели.

— О чем вы тут толкуете?— послышался вдруг чей-то голос.

— О том, что нашей гостье надо завести своих детей… Разрешите представить моего брата Берти. Миссис Уотерсон. Джон Уотерсон.

Я с изумлением отметил, что Эгберт Карт разительно отличается от своего единокровного брата, по крайней мере, на первый взгляд. Это был темноволосый, угрюмого вида, высокий и подтянутый, относительно молодой еще человек с жесткой, словно дубленой кожей и четкой лепкой лица — типичный профессиональный наездник. Широко расставляя ноги, он подошел к Дженни и пожал ей руку. Одет он был в бриджи и жокейскую курточку — так, кажется, их называют. Буду откровенен, я невзлюбил Берти с самого начала. В нем было слишком много животного магнетизма. Он чересчур долго держал руку Дженни и, казалось, всю вобрал ее в себя своими темно-карими глазами. В последующем разговоре он почти не принимал участия и только бесцеремонно разглядывал мою жену; однажды он заметил, что я за ним наблюдаю, скользнул по мне небрежным, высокомерным взглядом и снова повернулся к Дженни. Людей такого типа в мое время называли сердцеедами; теперь, как говорит мой сын, в ходу словцо «волк». Почему — я не знаю. Волки не отличаются особой похотливостью, а сердцееды не охотятся стаями.

Я не смел даже взглянуть, как Дженни реагирует на это беззастенчивое рассматривание. Ведь и самым разборчивым, самым верным женщинам льстит внимание тех, кого принято называть настоящими мужчинами. К тому же на вид Берти было не более сорока, хотя позднее я узнал, что ему сорок пять.