Сергей Высоцкий - Не загоняйте в угол прокурора. Сборник

По телефону ее голос всегда звучал очень мягко, нараспев, как-то по-детски. Человек, не знакомый с Лидой, мог бы подумать, что она делает это нарочно, кокетничает. На самом же деле получалось это у. нее совершенно естественно, а если и была тут доля кокетства, то непроизвольного, ставшего частью ее натуры.

— Вот, звоню…

— Молодчина. А голос почему скучный?

— Давно не ел твоих пельменей,— сказал Рукавишников и усмехнулся. Лида, умевшая под настроение прекрасно готовить, питалась кое-как у себя в институте, а дома почти всегда готовила купленные в магазине пельмени. «Лучше поваляюсь на диване с книжкой»,— говорила она.

— Ой, Лешка, а я только что купила две пачки,— обрадовалась Лида.— Собиралась приготовить на ужин. Приедешь?

— Уже еду,— сказал Рукавишников и повесил трубку. Оттого, что ему не придется сейчас тащиться к себе домой, у него отлегло от сердца.

…Лида ждала его. На столе дымились пельмени, заваривался чай в огромном чайнике, накрытом смешной матрешкой, и стояли две рюмки.

— По какому случаю гуляем? — спросил Алексей Иванович.

— По случаю твоего дня рождения, Алешенька.— Она поцеловала его в щеку.— Было ли вам весело в уютной служебной компании? Как танцуют молодые сотрудницы?

За едой они привычно шутили, обменивались ничего не значащими фразами, но Алексей Иванович чувствовал, что Лида поглядывает на него с тревогой. Наверное, видела по лицу, что случилась беда. А у Рукавишникова никак не поворачивался язык рассказать о вчерашнем происшествии. Поймет ли она? Поверит ли? Он знал, что Анюта, его бывшая жена, никогда бы ему не поверила! В лучшем случае сделала бы вид, что поверила, и носила бы камень на сердце всю жизнь.

— Я много слышала хороших слов о твоем рассказе,— сказала вдруг Лида.— Правда. У наших матрон,— так она величала своих очень пожилых сослуживиц,— даже спор разгорелся: было ли это в жизни или ты все придумал? «Не будете ли вы так любезны, Лидия Михайловна, узнать об этом у вашего знакомого?» — передразнила она какую-то из «матрон».— Так что имею к вам поручение.

— А как ты? Тебе понравилось?

— Мне нравится все, что ты пишешь,— улыбнулась Лида.

— А если серьезно?

— Если очень серьезно…— Она задумалась. Лицо у нее стало какое-то отрешенное, далекое…— Я прочитала, и мне стало не по себе. Страшно. Люди пережили этот ужас — войну, блокаду, смерть близких, зачем же заставлять их переживать все это снова? Зачем их мучить? Ведь каждый начнет вспоминать, у людей изболелось сердце, Алешенька. А ты их снова войной! И ведь талантливо.— Она улыбнулась.— Будут сердечные капли глотать,— увидев, что Алексей Иванович помрачнел, она подсела к нему, потерлась головой о его плечо.— Не сердись. Я ведь глупая баба и сужу по-бабьи. А молодежь, ничего этого не переживая, просто не поймет этих ужасов.

— Нет, вот уж тут я с тобой никогда не соглашусь,— встрепенулся Рукавишников.— Так говорить — значит, всю литературу на свалку. Тогда молодежь и Толстого не поймет, и Гюго, и Шекспира. Она же не пережила тех событий…

— Ш-ш…— Лида приложила ему ладонь к губам.— Развоевался, Аника-воин. Спать пора. Знаешь, сколько времени? А ты еще должен мне доложить, почему у тебя глаза грустные…

После того как Алексей Иванович рассказал обо всем, что произошло прошлой ночью, они долго лежали молча. Рукавишникову вдруг почудилось, что Лида не верит ему.

— Вот так и шеф…— с горечью бросил Алексей Иванович.— Даже представить не может, что у людей бывают чистые побуждения! А милиционер? Ты бы видела его ухмылку…

— О чем ты говоришь, Алеша! — тихо сказала Лида.— Ты испугался за себя? Сделал доброе дело и теперь возмущаешься, что на тебя посмотрели косо, вместо того чтобы поблагодарить за христианский поступок. А про девочку ты подумал? Про ее родителей? Ой, как страшно, Алеша, ой, как страшно! — В голосе у нее было столько горечи и сожаления, что у Рукавишникова заныло сердце.— Ты говоришь, совсем молоденькая? Наверно, попала в лапы какому-то подлецу. Мы все в этом возрасте доверчивые… Ах, Алеша, Алеша.— Она притянула Рукавишникова к себе, обняла крепко, и он почувствовал на ее щеках слезы.— Всю жизнь ты прожил «половинкиным» сыном, сделаешь что-нибудь и тут же оглядываешься: правильно ли тебя поняли? А ты без оглядки, Алешенька, без оглядки, милый. Тебя женщины больше любить будут…

Лида говорила с ним ласково, мягко, как с маленьким, и вот удивительное дело — он даже не обижался на ее слова, от которых в другое время вспылил бы, наговорил ей массу колкостей. Он и не принимал и не отвергал ее обвинений, он словно бы оставлял их на потом, а сейчас ему было тепло и хорошо с ней и не хотелось ни о чем думать. Ни о редакторе с его подозрениями, ни о предателе Возницыне. Не хотелось ему думать и о том, что произошло вчера ночью в его квартире…