Жорж Сименон - Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона

Музыка звучала все громче и громче. Уже было видно, как блестят на солнце медные инструменты. Возможно, мелодия не была веселой, бравурной, но все же она казалась бодрой и заставляла дрожать все вокруг: воздух, дома, город.

Адил-бей заметил, что консул Персии подошел к служащему из Тбилиси и они принялись тихо беседовать.

Затем все внимание турка сосредоточилось на процессии, потому что за духовым оркестром показался гроб, выкрашенный в ярко-красный цвет. Этот гроб несли на плечах шестеро мужчин.

— Это что, похороны? — наивно поинтересовался мужчина, оборачиваясь к госпоже Пенделли.

И она сжала губы, чтобы не рассмеяться, настолько был ошеломлен ее собеседник.

Это были похороны, первые похороны, которые Адил-бей увидел в СССР. Музыканты духового оркестра были одеты как члены гимнастического общества: все в белом, белые холщовые туфли на ногах и массивные красные эмблемы на сердце. Гроб выглядел плохо сколоченным, плохо покрашенным, но при этом ослепительно-красным. Что касается людей, шедших сзади, то они походили на любых других людей, следующих за оркестром. На ком-то были рубашки, на ком-то свитера, женщины облачились в белые хлопковые платья, позволяющие увидеть голые ноги, и лишь двое мужчин были в пиджаках и галстуках, без сомнения, какие-то руководители; виднелось множество бритых черепов, а в последнем ряду выделялся молодой человек, взгромоздившийся на великолепный новенький велосипед. Чтобы не потерять равновесие, юноша выписывал зигзаги и время от времени опирался рукой на плечо девушки.

Проходя мимо здания консульства, каждый из участников процессии поднимал голову и смотрел на иностранцев, расположившихся на веранде.

— О чем они думают? — прошептал Адил-бей.

Персиянка, услышавшая его вопрос, цинично заметила:

— О том, что сейчас мы будем есть белый хлеб!

Она рассмеялась. Люди, шедшие по улице, видели, как она смеется. Выражения их лиц не изменились. Они шли мимо, следуя за музыкой и за красным гробом. Никто не смог бы сказать, какими они были: веселыми или печальными, и смущенный Адил-бей поспешил укрыться в гостиной.

— Вы уже осмотрели город?

Персиянка последовала за мужчиной.

— Пока я еще ничего не видел.

— Настоящая дыра!

Она смотрела на собеседника в упор, и взгляд ее черных глаз показался турку самым наглым в мире. Еще никогда на него не смотрели вот так, как на предмет, который хотят купить, но еще колеблются. И самое ужасное, что она даже не пыталась скрыть своих чувств, позволяя читать мысли, отражающиеся на лице. Любой мог понять, о чем она думает: «Он ни плох, ни хорош, возможно, немного глуповат».

Наконец она произнесла вслух:

— Вы знаете, что мы обречены на совместное существование в течение долгих месяцев или даже лет. Нас всего шестеро, и это если считать Джона из «Стандарта», но он всегда пьян. Кстати, дорогая, Джон не придет?

Когда хвост процессии исчез за углом, все вернулись в комнату. Воздух все еще дрожал. Царила удушающая жара.

— Вы уже уезжаете? — удивилась госпожа Пенделли.

Служащий из Тбилиси прощался.

— У меня через час поезд.

— Ну а вы? — продолжила итальянка, обращаясь к консулу Персии.

— Прошу простить меня. Я намереваюсь вернуться. Мне требуется кое-что с ним обсудить…

Адил-бей действительно был новичком, а потому не мог принять хоть какое-то участие в происходящем. Он вновь оказался сидящим в кресле между итальянкой и персиянкой, с чашкой чая в руке, а напротив него расположился Пенделли, который тихо, но тяжело дышал — консул страдал от ожирения, и жара докучала ему.

Гостиная была большой, ее пол устилали ковры, на стенах висели картины, а мебель ничем не отличалась от мебели других роскошных гостиных. На подносе лежали бутерброды, пирожные, стояла бутылка водки. Окна зала выходили на террасу, залитую солнцем, оттуда в комнату залетали порывы жгучего ветра, а также просачивались всевозможные запахи, атмосфера пустынной улицы.

Чашка госпожи Пенделли звякнула, коснувшись блюдца, и Пенделли со вздохом пробормотал:

— Вы говорите по-русски?

Казалось, итальянец не обращается ни к кому конкретному, потому что консул созерцал бутерброды, но Адил-бей ответил:

— Я не знаю ни единого слова.

— Тем лучше.

— И что же в этом хорошего?

— Потому что они предпочитают консулов, которые не понимают русского языка. Это всегда выгодно.

В голосе Пенделли слышались снисходительные нотки, так говорит человек, который считает себя очень хорошим, ведь он проявляет столько заботы о ближнем. Персиянка продолжала изучать Адил-бея. На губах госпожи Пенделли блуждала рассеянная улыбка гостеприимной хозяйки дома.