Жорж Сименон - Безнаказанное преступление. Сестры Лакруа

Было без пяти семь, когда она приехала домой. Ей потребовалось не более пяти минут, чтобы переодеться. Затем, едва прозвенел звонок, она спустилась в столовую, села и убедилась, что все в сборе.

Верн, казалось, страдал. Жак уставился в свою тарелку. Софи уже ела хлеб.

Привычным жестом Польдина опустила серебряный половник в супницу, налила всем, кроме себя, и четко произнесла, глядя на зятя:

— Врач рекомендовал мне больше не есть этого супа.

Эммануэль быстро вскинул голову. Столь же быстро Матильда посмотрела сначала на мужа, потом на сестру.

Софи с полным ртом спросила:

— Ты боишься растолстеть?

Что касается Жака, он резко встал, бросил салфетку на стул и сказал, направляясь к двери:

— Черт возьми! Опять начинается…

Разгневанный, обескураженный, он поднялся к сестре.

Прошло четыре дня с тех пор, как Женевьева слегла. Можно было заметить, что вот уже двое суток одна Матильда чувствует себя не в своей тарелке.

Около одиннадцати часов утра Матильда вышла из комнаты дочери с таким видом, словно покидала ее на минуту. Она вошла в свою спальню и увидела, что Элиза убирает кровать. Было трудно найти более ограниченное существо, чем Элиза, но Матильда все же почувствовала, что девушка смотрит на нее не без задних мыслей. Солнечный луч, не появлявшийся вот уже несколько дней, пересекал комнату по диагонали и освещал миллионы пылинок, поднимавшихся вверх от взбиваемых матрасов.

— Ну, чего вы ждете?

Вопрос прозвучал, поскольку Элиза на мгновение застыла неподвижно.

— Ничего, мадам.

Матильда еще немного поколебалась. Она подошла к открытому окну, посмотрела на высокий каштан, с которого уже облетела листва, на мощеный двор с черной землей посредине, где росло дерево, затем на наклонную крышу конюшни, на рыжую кирпичную стену со шкивом над дверью чердака.

После этого она приняла решение, покинула комнату, миновала коридор и вошла в кабинет сестры.

В кабинете никого не было. А поскольку в кабинете никого не было…

Вначале был поступок Жака, который позавчера за ужином стремительно встал, словно начал задыхаться, и вышел из столовой, проворчав:

— Черт!.. Опять начинается…

Наверху его сестра не смогла добиться от Жака ничего путного. Заупрямившийся, он, пристально глядя куда-то вдаль, раздраженно кривя рот, упорно повторял:

— Я же тебе сказал: с меня достаточно! Разве тебе не ясно?

— Жак, что произошло?

— А я знаю? Разве кто-нибудь знает? Разве кто-нибудь в доме разбирается в этих тайнах, этих намеках, этих хождениях взад и вперед, в этих двусмысленных словах? С меня довольно!

— Жак!

Он не знал, что внизу был слышен его голос. Разумеется, было непонятно, о чем он говорил, однако можно было прекрасно уловить ритм слогов, тональность фраз, произносимых с нескрываемой ненавистью.

— Естественно, ты выбрала подходящий момент, чтобы заболеть. И теперь я не могу уехать, не прослыв жестоким… Если с тобой что-нибудь случится, готов спорить, что все начнут говорить, что это произошло по моей вине…

Только Польдина осмеливалась смотреть на потолок, дрожавший под шагами Жака.

За столом долго царило молчание. Наконец Польдина прервала его, сказав нейтральным, почти нежным голосом:

— И ты это ему позволяешь? — спросила старшая сестра у Матильды.

Матильда опустила голову. Элиза успела подать картошку в мундире, и все, обжигая пальцы, чистили ее кончиком ножа.

— Надеюсь, ничего подобного больше не повторится, — вновь раздался голос Польдины в тот момент, когда этого меньше всего ждали. — Я даже хочу думать, что ты заставишь его принести нам извинения…

Матильда встрепенулась, посмотрела сестре прямо в глаза и, еще сильнее побледнев, сказала:

— Это касается только меня.

По мере того как наверху Жак постепенно успокаивался, в столовой разгорался спор. Голоса звучали до того резко, что Вьева прошептала:

— Тише!.. Послушай…

В ссору вмешалась Софи. Вероятно, она встала и ходила по комнате, поскольку ее голос раздавался с разных сторон.

Наверное, нервы у всех уже давно были напряжены, потому как неожиданно произошел взрыв, вспыхнула неприятная перебранка.

— Я не утверждаю, что Жак хорошо воспитан, но он, вне всякого сомнения, воспитан так же, как Софи…

Эммануэль ни на секунду не оторвался от еды. Жак с саркастической ухмылкой стоял наверху лестницы, где ему было все хорошо слышно. Элиза ужинала, сидя за краешком кухонного стола, вздрагивая при каждой новой вспышке ссоры в столовой, словно над ней нависла реальная опасность.