Дик Фрэнсис - Двойная осторожность

Снизу доносился голос говорящей по телефону Сары, звонкий и отчетливый:

— А, Питер, это ты? Привет. Как я рада…

Последовала долгая пауза, во время которой говорил Питер, а потом стонущий возглас Сары:

— О нет! О боже! Питер! Не может быть!..

Ужас, недоверие, потрясение… Что бы то ни было, я пулей вылетел из кабинета и сбежал вниз.

Сара сидела на диване, выпрямившись и застыв, держа телефон, за которым волочился длинный шнур.

— О нет! — повторяла она. — Этого не может быть. Это попросту невозможно!!!

Она уставилась на меня невидящим взглядом, вытянув шею, вся обратившись в слух.

— Да, конечно… конечно, мы приедем… О Питер… Да, конечно…

Да, прямо сейчас. Да… да… будем… — она взглянула на часы, — в девять. Ну, может, чуть попозже. Идет? Ладно… И, Питер, скажи, что я ее очень люблю, и…

И она дрожащей рукой бросила трубку.

— Надо ехать, — сказала она. — Питер и Донна…

— Только не сегодня! — запротестовал я. — Что бы там ни было, сегодня я не поеду. Я устал как собака, и еще все эти тетради…

— Нет, немедленно! Мы должны ехать немедленно!

— Но это же сотня миль!

— А мне плевать, слышишь? Мы должны ехать сейчас. Сейчас же!

Она вскочила и буквально бегом бросилась к лестнице.

— Собирай чемодан, — сказала она. — Скорей!

Я последовал за ней менее торопливо, отчасти раздраженный и в то же время против воли взбудораженный ее внезапной спешкой.

— Сара, погоди минутку! Что все-таки случилось у Питера и Донны?

Она остановилась на четвертой ступеньке и взглянула на меня через перила. Она уже плакала, все лицо ее скривилось от внутренней боли.

— Донна, — всхлипнула она, — Донна…

— Она попала в аварию?

— Н-нет…

— А что тогда?

Но она лишь сильнее разрыдалась.

— Я… я ей нужна…

— Ну тогда ты и поезжай, — с облегчением сказал я: проблема разрешилась. — Я несколько дней без машины обойдусь. До вторника, во всяком случае. В понедельник поеду на автобусе.

— Нет. Питеру нужен и ты тоже. Он умолял меня… нас обоих…

— Почему? — спросил я, но она уже снова бросилась наверх и не ответила.

«Мне это не нравится!» — резко подумал я. Что бы там ни случилось, Сара знала, что мне это не понравится и что все мои инстинкты восстанут против того, чтобы вмешиваться в это дело. Я неохотно последовал за нею наверх и увидел, что она уже складывает на кровать вещи и зубную пасту.

— У Донны ведь есть родители, разве не так? — спросил я. — И у Питера тоже. Так что, если действительно произошло что-то ужасное, зачем, во имя всего святого, им понадобились мы?

— Они наши друзья! — Сара металась по комнате, захлебываясь слезами и роняя вещи. Это было нечто большее, чем просто сострадание. Во всем этом чувствовалось какое-то сумасбродство, что выбивало меня из колеи и отталкивало.

— Ты знаешь, — сказал я, — вряд ли дружба имеет право требовать от человека, чтобы он очертя голову летел в Норидж, усталый, голодный, вдобавок не зная, что к чему. Я не поеду.

Сара, казалось, не слышала. Лихорадочные сборы продолжались, а бурные рыдания перешли в ровный моросящий дождик.

Когда-то у нас было много друзей, но сейчас остались только Питер и Донна, несмотря на то, что они жили уже не в пяти милях от нас и к ним нельзя было заходить по четвергам поиграть в теннис. Все прочие наши друзья, которые были у нас до и после брака, либо разъехались, либо переженились и обзавелись детьми. Только у Питера с Донной, как и у нас, детей не было. Только они никогда не разговаривали о детях — и потому Сара была в состоянии общаться с ними.

Они с Донной долго жили в одной квартире. Мы с Питером впервые встретились в качестве их будущих мужей и сдружились достаточно крепко, чтобы эта дружба смогла пережить их переезд в Норидж, хотя теперь ее проявления ограничивались чаще поздравительными открытками и телефонными звонками, чем взаимными визитами. Однажды мы провели вместе отпуск на катере, на каналах.

«Надо опять пойти на каналы на будущий год», — говорили мы, но что-то все никак не получалось.

— Что, Донна больна? — спросил я.

— Нет…

— Не поеду!

Дождик утих. Сара остановилась, глядя на беспорядок. Глаза у нее покраснели, в руках была скомканная ночная рубашка. Она уставилась на бледно-зеленую тряпку, защищавшую ее от холода одинокой постели, и ее наконец прорвало:

— Донну арестовали.

— Арестовали — Донну?

Я был ошеломлен. Донна была тихая, как мышка. Организованная. Мягкая.

Вечно извиняется. Трудно себе представить, чтобы у Донны могли быть неприятности с полицией.