Алан Брэдли - Копчёная селёдка без горчицы

Еще несколько хриплых ругательств, и мой преследователь ушел. Я не готова повторить его точные слова, но настанет день, когда смогу найти им хорошее применение.

Я подождала еще минуту-другую на всякий случай, затем вытащила «Глэдис» из кустов и покатила домой.

Крутя педали, я изо всех сил старалась выглядеть добропорядочной английской девочкой, которая выехала на оздоровительную прогулку на свежем воздухе.

Но я как-то сомневалась, что мои попытки убедят хоть кого-нибудь: ладони и лицо у меня грязные, запястья и лодыжки кровоточат, колени исцарапаны до костей, а одежду придется выбросить в мусорное ведро.

Отец этому не порадуется.

И что, если за время моего отсутствия они нашли Порслин в моей спальне? Что, если она проснулась и побрела вниз по лестнице? Или в отцовский кабинет?

Хотя я никогда еще не сжималась от ужаса на велосипеде, сейчас я это сделала.

— Я застала ее, когда она лезла в окно в картинной галерее, — сказала Фели. — Словно заурядная домушница. Можете себе представить? Я пришла поизучать картину Маггса «Аякс», и тут…

Маггс был художником-головорезом, жившим в окрестностях Бишоп-Лейси в эпоху Регентства, а Аякс — конем, которого по какой-то прихоти купил один из моих предков, Флоризель де Люс. Аякс вознаградил нового хозяина тем, что выиграл достаточно гонок, чтобы Флоризеля избрали в администрацию какого-то отвратительного городишки.

— Благодарю, Офелия, — сказал отец.

Фели потупила глазки и выплыла за дверь, где она умостится в кресле в коридоре и будет со всеми удобствами подслушивать мое унижение.

— Ты знаешь, какой сегодня день, Флавия? — начал отец.

— Воскресенье, — ответила я без колебаний, хотя вчерашний праздник в Святом Танкреде казался таким же отдаленным во времени, как последний ледниковый период.

— Именно, — заметил отец. — И что мы делаем по воскресеньям с незапамятных времен?

— Ходим в церковь, — ответила я, как дрессированная макака.

Церковь! Я совсем забыла об этом!

— Я думал было о том, чтобы позволить тебе отлежаться этим утром и прийти в себя после ужасного происшествия в Изгородях. И следующее, что я узнаю, — это что инспектор у дверей и у тебя хотят взять отпечатки пальцев. Затем мне сообщают, что на Трафальгарской лужайке труп, а ты шастаешь по деревне, задавая неподобающие вопросы.

— Мисс Маунтджой? — осмелилась я.

Давай мало, учись многому. Это будет мой девиз месяца. Не забыть бы записать его в дневник.

Но постойте! Как мисс Маунтджой могла узнать о трупе на лужайке? Если только…

— Мисс Маунтджой, — подтвердил отец. — Она позвонила поинтересоваться, добралась ли ты домой.

Старая гарпия! Должно быть, она встала с канапе и глазела сквозь болтающиеся водоросли-ветки ивы, шпионя за моими столкновениями с петухом и человеком-бульдогом.

— Как мило с ее стороны, — заметила я. — Надо не забыть послать ей открытку.

Я отправлю ей открытку, точно. Там будет туз пик, и я пошлю его анонимно откуда-то не из Бишоп-Лейси. Филипп Оделл, детектив из радиопередачи, однажды расследовал подобный случай, и это была превосходная история — одно из его лучших приключений.

— А твое платье! — продолжал отец. — Что ты сотворила со своим платьем?

Мое платье? Разве мисс Маунтджой не описала ему во всех подробностях то, что видела?

Постой-ка, может, она ничего такого не делала. Возможно, отец до сих пор не в курсе, что произошло в каретном сарае.

Боже, благослови тебя, мисс Маунтджой! — подумала я. Пребывай вечно в обществе тех святых и мучеников, которые отказались выдать, где спрятано церковное золото и серебро.

Но разве отец говорит не о моих порезах и царапинах?

По всей видимости, нет.

И именно в этот момент, полагаю, меня осенило — поистине снизошло озарение, — что есть вещи, которые никогда не должно упоминать в приличном обществе, несмотря ни на что; что голубая кровь гуще красной; что манеры и внешний вид и жесткая верхняя губа более важны, чем собственно жизнь.

— Флавия, — повторил отец, подавляя желание заломить руки, — я задал тебе вопрос. Что ты сделала со своим платьем?

Я опустила глаза и посмотрела на свое платье, как будто первый раз заметила ущерб.

— С платьем? — произнесла я, разглаживая его и удостоверяясь, что отец хорошенько рассмотрел мои окровавленные запястья и колени. — О, прости, отец. Небольшая проблема с велосипедом. Неприятность, но я постираю его и заштопаю сама. Все будет в лучшем виде.