Фрэнк Грубер - Монахи-молчальники

— Австриячка.

— Югославка, если говорить о нации в собирательном смысле, как, например, о вас, американцах. У нас живут люди многих национальностей и религий — и все они югославы. Графиня из австрийского рода, но она югославка, так как родилась здесь.

— Если она югославка, то почему не может вернуть свое имение?

— Все большие имения в Югославии теперь принадлежат государству. Графиня могла бы вернуть себе часть земли, но немного. К несчастью, ее отец хотел или все, или ничего.

— А если она выйдет замуж за югослава, что тогда? Сможет вернуть себе все?

Лоб журналиста пересекла морщина.

— Я писатель, мистер Танкред. Как и вы, не политик. Вне всякого сомнения, вы ведь тоже не одобряете некоторые шаги вашего правительства.

— Некоторые — да, — вынужден был согласиться Танкред, — но не многие.

— Вот и мы так же. Да, графиня, я весь внимание.

Гелена, повернувшись к Тадежеровичу, сказала:

— Я хотела бы встретиться вон с той очень красивой девушкой в дальнем конце стола.

— С Таней? Таней Марук? Непременно встретитесь. Вы и она самые прекрасные женщины на этом вечере.

— Да, она прекрасна, — заявила Гелена. — Согласен, Чарльз?

— Не считая присутствующих, — уклонился тот.

— И что же ты хочешь этим сказать? Я не всегда понимаю ваши американские метафоры.

— Говорю, что предпочитаю блондинок и восхищаюсь графинями, которых нет у нас в Америке. Блондинками-графинями.

Гелена по достоинству оценила его ответ. Но не преминула вставить еще одну шпильку:

— Южанки более темпераменты.

— Таня родилась на равнине Воеводина и наполовину австрийка.

Искорки зажглись в глазах Гелены.

— Ты настолько хорошо ее знаешь? Мы должны сравнить наши впечатления о тебе… она и я.

Некоторые из присутствующих все еще продолжали есть, но Тадежерович, воспользовавшись небольшим затишьем, начал стучать ножом по стакану. Затем встал и притянул к себе микрофон. Звучным голосом Тадежерович заговорил по-сербски, и, видимо, говорил хорошо, поскольку дважды или трижды его прерывали аплодисментами. Наконец стал поглядывать на Танкреда и вскоре произнес по-английски:

— Мой славный друг мистер Чарльз Танкред.

Раздались громовые аплодисменты, и Танкреду пришлось сделать три попытки начать говорить, прежде чем в зале воцарилась тишина.

— Мои югославские коллеги, — произнес он, — мои друзья и собратья по перу…

Тадежерович перевел это предложение, и Танкред продолжил. Но ему никак не удавалось произнести больше двух фраз, так как журналист тут же его перебивал и переводил. Танкред говорил минут пятнадцать, вкратце изложив условия жизни писателей в Соединенных Штатах, о которых и сам знал мало, поскольку писателем стал не так давно и к нему сразу же пришел успех. Гораздо больше он распространялся о своей работе над книгой «Привет, Цезарь!», о сборе для нее материалов. Однако о своей службе в армии Танкред не сказал ничего. Даже вовсе не упомянул войну. Зато обсудил кампании Цезаря и особо задержался на гражданской войне, которую вели между собой Помпей и Цезарь в тогдашней римской провинции, ныне ставшей частью Югославии.

Однако аудитория не проявила особого интереса к древней истории. Увидев это, Танкред быстро закруглился. Последовавшие аплодисменты были не столь продолжительными, как те, которыми его наградили перед началом речи.

Потом опять заговорил Тадежерович, который явно просил аудиторию задавать вопросы, так как поэт Банко тут же вскочил и провыл… по-английски:

— Мне бы хотелось, чтобы американский журналист поведал нам: правда ли, что в Америке все крестьяне водят автомобили «био-юик»?

Танкред ответил по-английски:

— Только те крестьяне, которые стали поэтами.

Тадежерович перевел, но Банко остался стоять.

— Друг Тадежерович переводит не точно. Ответьте еще на один вопрос, и я переведу сам. Правда ли, что вы изучаете наши военные фортификации на Дунае?

Тадежерович вскочил и яростно завопил на Банко. Поэт ответил не менее громко, и между ними завязалась словесная дуэль. Затем некоторые из гостей начали кричать на Банко, и поэт уселся, напоследок прокляв Танкреда и проорав во всю глотку по-английски:

— Янки империалист!

— Пьяная свинья, — сказал Тадежерович, обращаясь к Танкреду. — Завтра я вызову его на ковер, и ему не поздоровится…

Тут поднялась Таня Марук:

— Я хотела бы спросить выдающегося американца вот о чем: правда ли, что вы сейчас пишете книгу об Аттиле-гунне?