Олег Рой - Тайный шифр художника

Фон Бегерит же, несмотря на молодость, опытом, судя по всему, обладал гигантским. Причем практическим: целые главы были посвящены химическим интоксикациям и травмам, точнее, вызываемым ими психическим и физическим отклонениям. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что автор откровенно любуется патологиями, о которых рассказывает. Он самым подробным образом, с почти чувственным наслаждением описывал особенности восприятия и реагирования калек, хронических алкоголиков, сумасшедших и наркоманов.

От этого, честно говоря, становилось не по себе. Да, объекты изучения фон Бегерита, возможно, и не принадлежали к сливкам человечества, да что там – они были попросту жалки и даже отвратительны. Но они были людьми. А фон Бегерит ковырялся в их чувствах и ощущениях с равнодушно ледяным бесстрастием, они были для него не более чем материал для исследований. Его увлекали патологии, он с явным удовольствием наблюдал за страданиями, которые он называл «нарушениями работы человеческого организма», особенно если они приводили к смерти («процесс необходимо исследовать на всем протяжении»). Впрочем, смерть, судя по некоторым замечаниям, он воспринимал тоже как своего рода «сбой в работе организма». В одной из глав прямо сетовал на несправедливую скоротечность жизни, отнимающую у исследователя его достижения: годы упорной работы, и долгожданный результат уже близок – но тут вмешивается смерть, и наука остается без нового открытия.

В какой-то момент я и себя-то почувствовал одним из исследуемых объектов. Фон Бегерит смотрел на меня сквозь разделяющие нас десятилетия, как смотрят в микроскоп на бактерий. В самом конце книги (я даже удивился, насколько быстро я ее прочитал), в послесловии, фон Бегерит позволил себе быть еще более откровенным: «Если жизнь – не более чем сложная и продолжительная химическая реакция, а смерть – просто ее прекращение, то настоящей целью для ученого-биохимика может быть нахождение таких условий, при которых эта реакция может продолжаться намного дольше естественного срока. Как показано в главе XIII этой книги, есть определенные предпосылки к тому, чтобы считать, что скорость протекания этой реакции регулируется с помощью нервной системы. Более того, познавательная функция разума – не более чем побочный продукт этой функции. Выражаясь простым языком, человек сам поддерживает в себе жизнь и сам себя убивает.

Раскрыв эту тайну, мы вплотную приближаемся к самой главной цели – найти тот психологический механизм, который регулирует в организме жизненные процессы. Не касаясь сейчас подробностей, скажу, что намеки на то, где искать этот механизм, дает сама природа. Живые существа, чтобы поддержать в себе жизнь, лишают жизни другие живые существа, питаясь их плотью. Возможно, при этом в организм попадает все необходимое для продолжения жизни?

Я отдаю себе отчет, что это звучит недостаточно научно, но в человеческом этносе глубоко укоренилось такое понятие, как «душа». Признаться, я довольно долго полагал, что это понятие ошибочно и даже более того – иллюзорно. Душа, на мой взгляд, была не чем иным, как совокупностью психологических последствий химических реакций. Но теперь я вплотную подхожу к несколько иной точке зрения. Наследственная информация всех живых существ, как известно из работ доктора Ханта Моргана, переносится хромосомами. Химические процессы в организме ведут к разрушению этой системы (об этом подробнее см. мою новую книгу «Биологические особенности молодости и старения»). Восполняя эту информацию с помощью информации, извлекаемой из клеток других живых организмов, мы, вероятно, сможем остановить эти процессы разрушения и даже повернуть их вспять. Основная проблема видится в том, чтобы обеспечить доставку донорской информации, не допустив при этом ее разрушения. И это – одно из ведущих научных направлений, исследование которых находится у меня в приоритете в ближайшем будущем».

Закрывая книгу, я уже ни минуты не сомневался, что ее автор и начальник концлагеря в Тихвине – одно и то же лицо. И его зверства не были просто садизмом – это были чудовищные по своей жестокости эксперименты на живых людях, которые он проводил, прикрываясь научными целями.

Немного поколебавшись, я все-таки дал проснувшейся Вике прочитать заключение, и она ужаснулась:

– Какой страшный человек! Как будто и не человек даже, нелюдь какой-то. Вот Маньковский… он пугает, конечно. Но он понятен. Хоть и ненормальный. А Бегерит… Его ведь даже сумасшедшим не назовешь. Но от него такая жуть исходит. Он сам – воплощенный ужас…