Сэм Льювеллин - Тросовый талреп

Там, в баре, сидела премиленькая девушка, блондинка, с голубыми глазками и тщательно нарисованным помадой ртом. Она мельком взглянула на меня. Я перехватил ее взгляд, и она мгновенно отвернулась. Я подумал о ровном серо-зеленом пристальном взгляде Фионы. Уж она бы все углядела через эту щетину и «Голуаз». По счастью, людей, подобных ей, в мире немного.

Девушка повернулась ко мне спиной, скрестив стройные ножки. Я ухмыльнулся бандиту в зеркале бара этакой улыбкой соучастника. Потом взял номер газеты «Ла Суис» из стопки газет и журналов, толкнул несколько франков через прилавок и снова взобрался на велосипед.

Это было на первой странице. Они воспользовались моей фотографией с паспорта, которая ничем не напоминала рожу бандита в зеркале бара.

Заголовок гласил: «Два трупа в Женеве». Подозревали, что я находился в Швейцарии, или во Франции, или, возможно, — на это указывал один компетентный полицейский источник — в Италии. Готфрид Вебер умер от отравления цианистым калием. На другого убитого, Курта Мансини, имелось уголовное досье, в котором сообщалось о вымогательстве и тяжелых телесных повреждениях. Во всем этом было очень мало для меня нового. Кроме цианистого калия. А может быть, это полиция позаботилась, чтобы мне стало известно из газет очень мало нового.

Я медленно катил по шоссе, ведущему к Аннемассу. Когда я добрался туда, было девять утра и железнодорожная станция была забита людьми, направляющимися на работу в Женеву. Я купил билет до Беллегарда. Потом я, помогая себе локтями, пробился к соседнему окошечку и купил еще один билет, на Бонневилль, а к нему — еще и билет на провоз велосипеда. Я закурил сигарету прямо у этого окошечка и выдохнул дым через щелочку в стекле внизу на девушку, сидевшую там. Она недовольно посмотрела на меня. Теперь-то она меня запомнит.

Я откатил велосипед к багажному отделению и сдал его туда. Я сказал мужчине в тамошней конторе, что, мол, идет дождь. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, его глаза с прищуром поднялись к сверкающему солнечному свету, вливающемуся через окно. Он тоже меня запомнил. А потом я прогулочной походкой вышел на платформу и спрятался за газетой. Спустя десять минут пришел поезд на Беллегард. Я забрался в него и тут же заперся в уборной.

В Беллегарде я сошел и купил себе синий парусиновый рабочий костюм и пару туфель для бега, переоделся и закусил. А потом я позвонил Фионе. Телефон долго не отвечал. В конце концов, она взяла трубку.

— Где ты? — спросила она.

— Так, кое-где, — ответил я.

— Каменоломня, — сказала она.

— Что случилось?

— Мы ходили туда. Мы посмотрели. Там ничего нет.

Я испытал такое ощущение, словно стоял в лифте, и этот лифт вдруг стал падать.

— Что ты хочешь сказать этим «ничего»?

— Скалы. Камни. Пыль. Вода. Никаких химикалий.

— Тогда они, должно быть, сбрасывают это куда-нибудь еще, — глупо сказал я.

— Да. — Ее голос был тихим и полным отчаяния. Я никогда не слышал, чтобы он был таким тихим. Звук его заставил меня и полной мере осознать, насколько плохи наши дела. Она спросила: — И что же нам теперь делать?

Это был хороший вопрос. Отличный вопрос.

— Расслабься, — сказал я. — Я все сделаю.

Потом я закурил желтый «Голуаз», выдохнул дым в стекло кабинки и мысленно окинул взглядом мир, который за короткий срок развалился на части.

Я больше не был адвокатом. И даже не был кем-то, подозреваемым в убийстве, у которого есть возможность все объяснить. Я был мужчиной в синем парусиновом костюме, находящимся посередине пустоты, с менее чем двумя сотнями фунтов в кармане и без паспорта. А позади — два трупа и вообще никаких оправданий.

Поезд вполз на станцию с шипением, словно металлическая змея. Я занял место у окна и пристально смотрел на разворачивающуюся за окном Францию. Я испытывал то же, что, вероятно, чувствует лиса, когда свора гончих псов загнала ее к ее норе, и гам лиса обнаруживает, что какой-то большой, отважный человек прикатил камень и завалил им ход в нору.

Однако этот рабочий костюм все еще действовал на окружающих, и мое лицо было не из того разряда лиц, на которых большинству людей нравится останавливать взгляд. Изящно одетые пассажиры делали все, что в их силах, лишь бы не сесть где-либо поблизости от меня. В Париже я обменял часть из оставшихся у меня денег на французские франки, а остальные — на гульдены, набил сумку едой из автоматов и отправился на метро к Северному вокзалу.