Сара Воэн - Анатомия скандала

Так Софи и терпела, кое-как справляясь: жила сегодняшним днем, думала только о детях, цеплялась за любые плюсы, руководствовалась мудрыми изречениями, улыбалась при необходимости — вот как сейчас. Отель с толстыми ковровыми дорожками, где проходила конференция, в середине восьмидесятых серьезно пострадал от взрыва, устроенного террористом ИРА, — тогда погибли пять человек. Мысль об этом не позволяла Софи чересчур углубляться в собственные переживания: какими бы серьезными ни были ее проблемы, они и в сравнение не идут с непоправимостью смерти.

Она взяла еще бокал у официанта и выпила за эту мысль, сознавая, что ее лицо стянуло в маску задумчивости, контрастирующую с развязностью остальных.

— Веселей, а то не сбудется! — Проходивший мимо краснолицый тип в розовой рубашке, выбившейся из-под ремня и обнажившей похожий на сардельку валик жира, положил руку ей пониже талии.

Софи, мгновенно напрягшись, с отвращением отстранилась от влажной ладони.

— Зачем же так неласково смотреть, дорогуша! — Толстяк приподнял руки с насмешливой покорностью. Под тоненьким слоем обходительности в нем ощутимо чувствовалась агрессия. Софи через силу улыбнулась и отвернулась.

Однако кое-кого она успела заметить: худой, довольно пожилой человек слушал Малколма Твейтса, склонив голову набок. Темные глаза пристально разглядывали лицо говорившего. Залоснившийся темно-синий костюм казался довольно поношенным, плечи усыпаны перхотью, худые пальцы сжимали бокал красного. Софи видела его в зале суда: это Джим Стивенс, один из репортеров, сидевший на местах для прессы. Это он кричал ей тем страшным утром, когда Джеймс шел давать показания: «А что, премьер-министр по-прежнему полностью доверяет вашему мужу, Софи?» От этого вопроса ее до сих пор будто кипятком ошпаривает. Софи помнила, как настойчиво Стивенс добивался ответа и как это действовало ей на нервы вместе с его неряшливой внешностью, старым замызганным плащом, кислым запахом кофе и табака.

У Софи тоненькими иголочками закололо кожу под волосами. Стивенс не аккредитован в парламенте, зачем он здесь? Вынюхивает новую грязную историю о Джеймсе? На прошлогодней партийной конференции ее муж переспал со своей референткой. Кто поручится, что Джеймс недостаточно авантюрен, чтобы не приняться за старое? Или Стивенс ищет новые жареные факты? Газеты до сих пор беснуются из-за той фотографии «либертенов», где Том и Джеймс самодовольно позируют на лестнице оксфордского колледжа. Это было яркое, почти сатирическое свидетельство сознания собственной привилегированности. Софи подумала о кошмарном происшествии в конце первого курса, о страданиях Джеймса, рассказавшего ей все на следующий день. В его глазах с покрасневшими веками застыло недоумение. Это был единственный раз, когда Софи видела плачущего Джеймса. Она с трепетом подумала: только бы об этом не пронюхал Джим Стивенс!

Репортер встретился с ней взглядом и приподнял бокал. Софи, чувствуя, как жар распространяется по шее вверх, к щекам, отвернулась и стала пробираться между плотно стоявшими активистами в тесных костюмах, желая уйти как можно дальше. Она схватила еще бокал вина — что угодно, лишь бы отвлечься. Так-то лучше: когда пьешь третий бокал, вкус почти не чувствуется. Софи выпила залпом и взяла еще. В желудке бурчало от кислоты и страха.

Надо найти Джеймса: его сегодняшнее присутствие в кругу верных соратников задумывалось как часть политической реабилитации. Все должны увидеть, что он не чурается самой тяжелой работы — пожимания рук и внимательного выслушивания избирателей — и что опала его многому научила. Кающихся грешников любят, поэтому Джеймс был нарасхват: на параллельном совещании, где шла речь о важности укрепления семьи, все сочувствовали его «меа кульпа» и замерли, когда у Джеймса треснул и сел голос, когда он прикусил зубами костяшки пальцев, чтобы удержать слезы. Аудитория не желала его отпускать, хотя в ней преобладали пожилые семейные пары, от которых Софи ожидала скорее осуждения, и решительные дамы на шестом десятке в малиновых и васильковых жакетах.

— Нельзя не восхититься мужчиной, который умеет протянуть людям руки и сказать: я был не прав, но я усвоил преподанный жизнью урок, — так высказалась одна из них.

Софи захотелось схватить эту женщину за лацканы жакета и закричать ей в лицо. Но конечно же она этого не сделала. Новая, более циничная Софи — невыносимо, что Джеймс сделал ее такой, — должна была покорно стоять, пока он обрабатывал избирателей, как по нотам разыгрывая раскаяние и изображая интерес, которого, как знала Софи, муж не ощущал. Она почти восхищалась его мастерством, хоть и не доверяла ни единому его слову. «Все мы порой упрощаем истину», — сказал он ей с таким равнодушием, что это прозвучало почти убедительно. Однако к честности это заявление отношения не имело и не имеет. Большинство людей живут иначе. Только сейчас Софи начала сознавать, как часто муж лгал — своей уклончивостью, недомолвками, полуправдой, сохраняя таким образом лицо.