Ольга Лаврова - Третейский судья

Новость встряхивает Коваля, новость пугающая.

У него с противниками, оказывается, давние счеты.

- Вы ушли тогда, канули, казалось, безвозвратно. И вот - через десять лет - вы здесь. Вам не кажется, что нас свела судьба? Олег Иваныч?

- Я не Олег Иваныч, - уже машинально.

- Да-да, я говорю о Ковале. Как мы тогда его искали, как добивались от сообщников: имя, адрес, приметы! Вижу их как сейчас - Хомутова, Феликс, Крушанский, другие. Зафлаженная стая без вожака. И все промолчали. В них как бы отраженно виделись его черты. Человек умный, волевой, прекрасный организатор, по-своему справедливый. Возможно, он для них олицетворял даже некое нравственное начало. Теперь я знаю еще и о вашей... работе Коваля на Севере. Он там остался как легенда. И все-таки да, по Достоевскому - он и убил.

Коваля рассказ Знаменского не только занимает, но затрагивает, затягивает. Знаменский на то и рассчитывал.

- Поскольку вам, я вижу, интересно, открою секрет, на чем погорел его бизнес. Смотрим - зелье у наркоманов стало вдруг стандартное. Даже химический состав идентичный. Значит, один источник и массовое производство. И вот вышли мы на пеньковую фабрику. А уже к вечеру и на дачу Хомутовой и на ваш офис под вывеской "КСИБЗ". Все были на месте, всех взяли, кроме главного человека. Почему? Потому что после убийства - как раз в тот день - он был в шоке. В подобных случаях из-за эмоциональной перегрузки убийцы почти всегда несколько часов спят... Выходит, убийство спасло его от ареста.

- Арест, наоборот, мог спасти от убийства, - вставляет Томин. - Ирония судьбы.

- Но за что Коваль убил любимую девушку? Вам не хочется рассказать? вдруг спрашивает Пал Палыч.

Пал Палыч не напрасно допытывается. На самом деле Ковалю хочется рассказать. Если человек десять лет молчит, а потом его доводят до кондиции, ему, конечно, хочется выплеснуть правду. Правда - странная вещь, она всегда наружу просится. Но не всегда ее наружу пускают. Коваль не пустит.

Коваль глухо молчит, лицо безжизненное.

- Неужели не хочется?.. Ладно, попробую я, - решает Пал Палыч.

Он делает знак, и Томин достает еще пива. Но теперь оно уже не производит расслабляющего действия, все слишком напряжены.

- Я думал о вас, перечитывал дела о наркотиках и убийстве. Ходил с вами по набережной. Я влез в вашу шкуру и - мне кажется - понял. Коваль занимался наркоторговлей, но терпеть не мог наркоманов. Лучше других он знал, что это погибшие люди. Среди его соратников наркоманов не было.

- Паша, был один, но как-то странно помер, - напоминает Томин, имея в виду скоропостижно скончавшегося Снегирева.

- Верно. Это подтверждает мою мысль. Вероника кололась. У меня тут есть запись протокола осмотра с места убийства. "Положение тела", "трупные пятна", "окоченение". Включим?

- Прошу вас, - задушенно говорит Коваль, делая протестующий жест.

Пал Палыч смотрит на него, страдающего, и отказывается от жестокого эксперимента, который обычно дает эффект. Томин, взявшийся было за кнопку магнитофона, досадливо отходит: вечно Паша со своим благородством.

- По словам подруги, она принимала таблетки, а колоться стала незадолго до смерти. Представим себе, что испытал Коваль, узнав, что Вероника наркоманка. Это было потрясение. Мне кажется, он убил в состоянии аффекта. А попросту - от отчаяния. А?

Коваль как-то подается назад, словно подальше от Пал Палыча, который обнажает его темные душевные глубины.

- У наркодельца любимую женщину отняла наркота. Это разве не судьба?

Томин доливает стакан Коваля, тот жадно пьет.

- Вы были знакомы с ее подругой, Аней Марголиной? - спрашивает Томин. Она без вины отбыла восемь лет лагерей.

- Она приохотила Веронику к этой гадости. Она ее погубила! - вырывается у Коваля.

- Могу я считать это признанием и вашей вины перед людьми, которые погибли от наркотиков? - спрашивает Знаменский.

Коваль не отвечает.

- Никаких признаний... - невесело произносит Пал Палыч. - Что ж, Бог вам судья. Но вы играете с судьбой. Вы играете с судьбой... А у вашей судьбы что-то тяжелая поступь... Давайте пропуск.

Коваль не сразу понимает.

- Пропуск, - повторяет Пал Палыч.

В молчании он подписывает пропуск. В молчании идет к двери не чаявший так просто вырваться Коваль. Внешне выигравший в поединке, но внутренне разгромленный и понимающий, что остался на крючке.

Он мог бы уехать в Вену первым же поездом. Сослаться перед деловыми партнерами на какую-нибудь срочность и уехать. Пусть "высокое министерство" попробует его достать.