Шота Горгадзе - Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

— Это куда же, Шота Олегович?

— В сумасшедший дом.

Сумасшедший дом произвел на меня хорошее впечатление.

То есть, конечно, не «сумасшедший дом», а частная психиатрическая клиника «ОРХИДЕЯ». Почему «ОРХИДЕЯ» — загадка. А частная, потому что ничего не нужно было объяснять, а нужно было просто заплатить. Во дворе клиники я увидел чисто выметенные дорожки, по которым медленно и расслабленно ходили на вид вполне здоровые больные и быстро и озабоченно, как невротики, мелькал персонал «ОРХИДЕИ».

Внутри здания было натужно чистенько. Стены были выкрашены в мутный желтый цвет, призванный, очевидно, снимать агрессию и настраивать пациента на волну спокойной безысходности.

У входа в здание меня встретила высокая, полногрудая, опрятная и спокойная медсестра в белоснежном халате и на мой вопрос, могу ли я получить обещанную консультацию, уточнила, было ли мне назначено.

Я ответил, что нет, не было, но я готов доплатить.

Медсестра спокойно улыбнулась, кивнула, сказала «пойдемте» и всем телом поплыла куда-то по желтым пустым коридорам.

Вскоре мы вошли в кабинет, который выглядел совершенно как мой кабинет литературы в школе, с тем лишь отличием, что стол здесь был один, а вместо портретов Некрасова, Салтыкова-Щедрина и Пушкина на стенах висели портреты неизвестных мне эскулапов человеческой души. Портреты психиатров смотрели на меня так же сурово, как и классики русской литературы в детстве.

Медсестра зашла в кабинет вместе со мной, села в кресло напротив и представилась не кем-нибудь, но владельцем, а заодно и главврачом заведения Елизаветой Николаевной Киссер.

— Чем могу быть полезна? — прямо спросила доктор Киссер, весьма, впрочем, доброжелательно.

Я вкратце рассказал ей про анонимку и угрозы, минуя детали. Закончив, показал и само письмо, предварительно попросив Елизавету Николаевну прочесть его, не вынимая из прозрачной пластиковой папки.

Прочтя манифест, врач вопросительно взглянула на меня.

— На латыни это значит…

— Я знаю.

— И… чем же конкретно я могу вам помочь, Шота Олегович?

— Как по-вашему… — решился я. — Человек, написавший такое, сумасшедший?

Надо отдать должное доктору Киссер: она не стала объяснять мне, насколько это затруднительно или даже почти невозможно, ответить на мой вопрос. Вместо этого Киссер пожала плечами и снова улыбнулась.

— Если предположить, что это не розыгрыш и не фальсификация, то я бы сказала, что автор здоров. И довольно удачно притворяется социопатом.

— Притворяется?

— Насколько вообще можно судить, не имея никакой информации о пацие… об авторе, я бы сказала, что он играет в некую игру. По каким-то причинам, личным или не очень, он выбрал вас. Вот и все.

— Ничего себе игра…

— И тем не менее, она уже началась. У вас есть два варианта. Играть по его правилам или…

— По своим.

Доктор благожелательно кивнула.

— Вам навязывают условия и ограничения. Принимайте их или… нет. Не играйте вовсе или же сделайте неожиданный ход. Сломайте навязываемый ход событий. Покажите, что…

— В эту игру могут играть двое.

— Именно.

— Хм… Благодарю вас, вы мне очень помогли!

Я встал и потянулся за бумажником. Доктор Киссер улыбнулась. Или, скорее, не переставала улыбаться все это время.

— Прошу вас! К моим словам стоит относиться с осторожностью, господин Горгадзе. Как и к любому предположению. Иного при столь скудной исходной информации я вам, к сожалению, предложить не могу.

Я кивнул и встал с кресла.

— Скажите, вы уже обращались в полицию с… этим? — спросила Киссер.

— Да.

— И?

— Пока молчат.

— Вы им не доверяете? — вдруг спросила Елизавета Николаевна.

— Я бы так не сказал. Просто хотел знать… альтернативное мнение человека, не связанного никакими, хм… обязательствами. Вы уверены, что я вам ничего не должен?

— Прошу вас, обращайтесь, если что. Вдруг мне тоже понадобится ваша профессиональная помощь… — сказала доктор Киссер и торжественно улыбнулась.

— Без проблем.

— Пойдемте, я провожу вас.

Доктор Киссер встала со своего места, и мы вновь пошли по желтым коридорам к выходу.

На лестничном пролете второго этажа я заметил мальчишку лет пятнадцати, высокого, бледного, с напряженным любопытством следившего за бьющейся о стекло мухой.

— Наш Гриша… — с неожиданной гордостью вдруг объяснила Елизавета Николаевна. — Мальчик из неблагополучной семьи… Но Гриша, вы знаете, замечательно считает!