Мария Брикер - Купель Офелии

– Отпусти, – сухо сказала она, нахмурившись. – Ну ты и жук, Терехин. Оказывается, когда мы с тобой изучали Камасутру на этой колченогой койке, ты готовился стать папашей. Кобель ты паршивый! Сволочь! Молоденькую девочку обрюхатил, с другой шашни завел. Ни стыда, ни совести! Ведь я любила тебя, как полоумная. Верила тебе. А ты оказался жалким лгуном и подлецом!

– Ты что несешь? Никого я не брюхатил! Это не мой ребенок. Я ждал тебя! Скучал! Вино купил! Говорю же, она мне не жена! – попытался оправдаться Ванька, хотя оправдываться ему было решительно не в чем.

Галочка слушать оправданий не желала и прощать его тоже. Судя по запашку, спирту для храбрости она дерябнула немало. Глаза косые и печальные. Ну совсем как у Лукина, когда выпьет. Где он, к слову? Хлебников тоже куда-то запропастился…

– Кстати, твои друзья уже празднуют на кухне. Вали к ним, отмечай событие, пока жена не проснулась, – словно предугадав его вопросы, сказала Галина и вздохнула, обдав его перегаром.

– Говорю же, она мне не жена, – вяло сообщил Ванька.

– Какая разница, есть в паспорте штамп или нет, – отмахнулась Галочка. И перешла на деловой тон: – Короче, я заварила ей специальные травки. Настой в термосе у постели. Дашь выпить, когда проснется, чтобы матка лучше сокращалась. Неплохо она подготовилась к родам, я в ее саквояже все необходимое нашла. Проинструктировали девчонку грамотно. Но я бы акушерок из так называемых центров естественных домашних родов душила, как кроликов. Статистика смертей просто оглушающая. Девки молодые мрут пачками, дети рождаются калеками, а эти козы продолжают пугать беременных роддомами и рассказывать сказки о пользе родов в воду. Слава богу, что я рядом оказалась.

– Спасибо, – вякнул Терехин.

– Засунь свое «спасибо», знаешь куда! – ощетинилась Галочка и сотворила трагедию на лице. – Отпусти, я сказала! А то твоя увидит, как ты тут ко мне ластишься, расстроится, молоко скиснет. А я…

С этими словами Галина захлопнула за собой дверь.

– Надеюсь, на крышу она не полезет, – вздохнул Ванька и почувствовал необыкновенное облегчение, что поэтесса ушла.

В прихожую приплыл Лукин, пьяный в сосиску. На ногах стоял с трудом, а физиономия довольная. В руке Сеня держал бутылку чилийского, которое приготовила к родам готка – вино плескалось на донышке.

– А где… – икнул он и жестами обрисовал Галину: большие сиськи, глаза с поволокой, крутая попа и узкая талия. Выражение лица при этом у Лукина было сладострастным, а пьяненькие глазки горели плотоядным огнем.

– Вы что, вино с ней уговорили? – кивнул на бутылку Ванька.

– Ага, – радостно подтвердил Лукин. – Отпраздновали рождение твоей дочери.

– Какой еще дочери? Что ты несешь, придурок? Это ты Галке натрепал, что Кристина моя жена? – осенило Терехина. Он схватил Семена за грудки и встряхнул. – Бабу у меня решил отбить, гад?

– Дурак, что ль, совсем? Я столько не выпью! – гоготнул он и получил в челюсть. Сеня хрюкнул, стек по стенке вниз и обиженно засопел. – Да я, это самое, не в том смысле. Я имел в виду, что отбивать у товарища бабу мне западло даже спьяну. А вообще-то твоя вполне себе ничего. – Морда у Лукина снова залоснилась. – Стихи хорошие пишет, и сиськи у нее, это самое… Что-то «Скорая» долго не едет, – перевел он разговор на другую тему. – Слушай, Николай Васильевич, а у тебя дом два, корпус три, или корпус два, дом три? Я путаюсь все время.

Ванька лепет Лукина не слушал, до него наконец-то дошло: а ведь Галочка действительно полезла на крышу! Коктейли всегда действовали на ее мозг разрушительно, а медицинский спирт с винищем, плюс недавний выход из психушки, плюс огорчение по поводу его якобы жены-роженицы – вообще убийственное сочетание. Она не просто полезет на крышу, а крылья расправит и ведь сиганет оттуда, идиотка несчастная!

– Господи, что за день такой сегодня! – взвыл Ванька. – Когда уже закончится этот кошмар?!

Усиленно соображая, как поэтессу снять с крыши быстро и без привлечения санитаров, Терехин распахнул дверь, и его нос вдруг столкнулся с чем-то твердым.

В ушах зазвенело, в глазах вспыхнул яркий свет – и потух.

Января 21-го, 1859 года.

Милая моя, родная княгинюшка!

Невыносимо жить вдали от Вас, любовь моя, радость моя! Тоска сжигает мое сердце. Все еще не могу свыкнуться с мыслью, что больше никогда не увижу Вас. Что мы расстались не на миг, а на целую вечность. Порой меня охватывает нестерпимое желание вернуться и броситься к Вашим ногам, поцеловать подол Вашего платья и умолять сделать меня снова счастливым хотя бы на миг. Но выбор Ваш для меня священен. Не смею мешать Вашему благополучию и отягощать прошлым. Будьте уверены, никогда не нарушу я Ваш покой и безмятежность, ежели на то не будет воли Вашей.