Если на низкую табуретку поставить трехсотлитровую бочку, а на бочку установить ведро — то в самый раз получился бы абрис фигуры Корвета. Он был на редкость некрасив — что фигурой, что лицом. Предки его растеряли в России все испанское, все южно-элегантное настолько, что даже в диком пьяном сне нельзя было представить себе Корвета, скажем, в роли тореадора. Волосы у него, правда, были иссиня-черные, а глаза — неизвестного цвета, потому как сквозь узенькие щелочки окраса их разглядеть не удавалось. И эта корявая бочка на коротких табуреточных ногах обладала ловкостью обезьяны и силой взбесившегося слона.
— Мне обе ноги прострелили. Но, кажется, удачно.
— Удачно или неудачно, скажет сначала врач, а потом могильщик.
— Илья! — вдруг заблажил Спартак. — Да это же он, он подменил нам деньги! Потому и убежал! Он забрал приз, а нам подсунул газеты! Бей его, Илюша, пока мои деньги не отдаст!
Илья видел, как очень медленно и спокойно Корвет повернулся к Спартаку. Он знал, что оставалась доля секунды до того, как остроносая, лопоухая, с выступающими, словно у кобылы, зубами физиономия Спартака превратится в плоский блин. В кровавый плоский блин, будто в лицо Спартака на полной скорости врезалась морда пригородной электрички, а не кулак Корвета. Словами потомка испанцев останавливать было уже поздно.
Илья с усилием шагнул к Спартаку, перебросил вес своего тела на левую ногу, а носком правой, болезненно морщась, ударил коллегу под подбородок, так что тощий Спартак Дубин легко выполнил обратное сальто в воздухе, приземлившись на коленки, а потом ткнувшись лицом в землю.
Бить раздавленного комара было ниже испанской гордости. Так же медленно Корвет отвернулся от Спартака и сказал без эмоций:
— Эти гады втихаря привезли с собой девятимиллиметровый бельгийский штуцер.
— Да, — кивнул Илья. — Я слышал по выстрелу и удару пули, что оружие сменили на крупный калибр.
Корвет вытащил из кармана портсигар, достал тонкую сигаретку, которые обычно обожают дамы, закурил, заметил безразлично:
— Бронежилет от выстрела штуцера вряд ли тебя бы уберег.
Илья пожал плечами:
— Мы предложили одни правила игры, а они их сменили во втором тайме.
— Я отнял у них этот штуцер.
— Конечно, раз я живой, то ты его отнял.
— Нам надо добраться хотя бы до Сычевска. Если не к врачу, то хотя бы к какому-нибудь фельдшеру. На худой случай найдем ветеринара. Заражение крови от огнестрельного ранения бывает опасным.
— А Римма?
Корвет небрежно махнул толстой рукой.
— Вывернется. У нее машина, всего один пассажир и мой газовый револьвер в трусах.
Спартак упруго вскочил на ноги.
— Я понял, я наконец все понял! Эта шлюха сговорилась с моими клиентами! Она захватила мои деньги, наши доли! Она! Я ей сиськи узлом скручу!
— А она тебе хер откусит, — безразлично ответил Корвет и повернулся к Илье. — До городишка километра два… На кой черт мы так далеко забрались? Безопасность, дураки, обеспечивали. Дойдешь сам или понести тебя?
— Дойду.
Но Илья переоценил свои силы и последний километр до окраины небольшого города Сычевска проделал на широкой и жаркой спине Корвета, который даже ритма и дыхания не сбил от такой нагрузки.
Они остановились около разрушенной баньки на берегу небольшого озера. Здесь Корвет опустил Илью на землю.
— Пойду поищу лекаря.
Спартак рухнул в густую траву, окружавшую баньку, и проныл с душевной убежденностью:
— Вы вдвоем вместе с этой курвой и клиентами сговорились нагреть меня! Вот в чем момент истины. Но я не в силах с вами бороться, я слабый и невезучий.
— Правильно, — кивнул Илья. — А точнее сказать, ты занялся не своим делом.
— Но мне позарез нужно двадцать пять штук баксов! Это вопрос жизни и смерти.
— Не умрешь, — отмахнулся Илья и закрыл глаза, прислушиваясь к ноющей боли в ногах, которая волной поднималась к животу и захватывала грудь.
Корвет ушел — бесшумно, словно растаял в воздухе. Спартак стонал, хныкал, а потом серьезно спросил:
— Илья, ты ведь знаешь о таких вещах. Говорят, где-то можно продать свою почку за большие доллары? Мне действительно башли нужны.
— Твою почку не возьмут, — не открывая глаз, откликнулся Илья.
— Это еще почему?
— В другом организме ткани неудачников не приживаются. И заткнись, я, кажется, теряю сознание.
Голос Спартака дрогнул.
— Илюша, а можно я сейчас в Москву уеду? Зачем я вам здесь нужен, только обуза.
— Валяй. В институте сообщишь, что я пал смертью храбрых на поле брани.
Читать дальше