Александр Горохов - Смертельный азарт

— Час с четвертью будет верней.

— Жду, — коротко согласился Куприянов и оборвал разговор.

Илья положил трубку и попытался прикинуть, что он, собственно говоря, знает о Куприянове и его компании? Да ничего! Клиентуру на забаву «Стрельба по живому зайцу» нашел Спартак, нашел невесть где. Взял на себя организацию дела (за что выпросил немыслимый гонорар), и он же с ними общался. Илья видел Куприянова и его друзей-азиатов лишь издали, и весь этот народец не показался ему — так себе, жулье мелкого калибра. Ошибся — Спартак коротает свои дни где-то в заложниках, и все это дело могло черт-те как повернуться.

Уже собравшись, он увидел, что за окном принялся накрапывать легкий апрельский дождик, прихватил зонт и двинулся на разборку в полной душевной безмятежности.

Мотор любимого «форда» завелся сразу — за два года машина ни разу не подводила Илью. Он поехал к центру не торопясь: во-первых, времени достаточно, во-вторых, он неожиданно осознал, что уже много лет не ходил по Москве просто пешком, просто без дела, просто не гулял по родному городу. И, следовательно, прочно застрял в разряде тех коренных москвичей, кто десятилетиями не бывает в Большом театре (успеется!), не заглядывает на бушующие футбольными страстями Лужники (по телевизору комфортнее), а был, говорят, удалец, который за сорок лет столичной жизни ни разу не воспользовался услугами метро — но этого в подземный рай не пускали по причине хронического пьянства, все-таки уважительное оправдание.

Москва. Красная площадь. 19.35.

Светлые апрельские сумерки. Легкий дождь.

Кремль.

Исторический музей.

Вася Блаженный, вечно пьяненький, милый и потешный в своей пестрой, варварской архитектуре.

Мавзолей. Напротив — торговый дом.

Собор Казанской Божьей Матери — еще непривычен, восстановлен недавно.

Спасская башня. Куранты — бим-бом. На весь мир.

В кремлевской стене — кладбище праведников и непрощаемых грешников.

Сердце столицы. Сердце России. Собственно говоря, какого цвета брусчатка Красной площади? Серая? Синяя? Голубая? Белая — по выпавшему снегу? Черная или просто грязная? Или, как море, меняет цвет по погоде?

Москву и любят, и ненавидят — равнодушным никто не остается. Дикая столица дремучей и нелепой страны. Русская столица. Санкт-Петербург с его иноземным великолепием всегда был холодным красавцем и никогда — столицей русской души, столицей Родины и Отечества.

Лобное место — кровавая плаха, проще сказать. Тоже — в сердце.

В словах поэта «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ» — куда больше патриотизма и любви, чем в океане фальшивого и услужливого славословия придворных пиитов.

Илья прошел мимо Исторического музея, миновал свежепостроенный храм Казанской Божьей Матери и приостановился. Под легкой сеткой прозрачного дождя брусчатка площади отдавала в голубизну.

Дождик продолжал моросить, но не с такой силой, чтобы мужчины прикрывались от него зонтами. Женщины, те берегли прически — под зонтиками.

По площади праздно слонялись люди, вдоль, поперек и по диагонали. Туристы. Милиционеры. И агенты спецохраны, в штатском неприметные — не забывайте, в Чечне идет война.

Неподалеку от памятника Минину и Пожарскому ярким пятном на общем фоне мелькнул большой разноцветный зонт — обычно такие устанавливают на верандах кафе, чтоб укрыть клиента от солнца, пока он пьет кофе или что-либо более бодрящее. Здесь, на площади, под зонтом у этюдника на треноге сидел художник. Сказано было: «Более оригинального, чем я, на Красной площади не будет никого!» Получалось, что это и есть Куприянов — сидит с кистью в руках и на грунтованном холсте изображает хмельного Васю Блаженного, Спасскую башню и площадь. Брусчатка у него была написана кроваво-алой — так уж он ее видел.

Илья остановился за спиной Куприянова и через его плечо посмотрел на холст. Больших познаний в живописи не требовалось, чтобы понять: работенка любительская. Слишком все аккуратно, при некотором выпендреже — красная брусчатка площади, черный Кремль, белый Вася Блаженный. Перспектива — искажена, объекты — сдвинуты, такое произведение можно писать и в мастерской, с иллюстраций или фотографий срисовывать, вовсе не обязательно выходить под дождь на пленэр. Но ведь Куприянов пришел сюда вовсе не за этим. И «художником» он был совсем в других искусствах.

Не оборачиваясь, Куприянов сказал через плечо:

— Не стойте у меня за спиной, Илья Иванович. Мне это неприятно. Садитесь.