Александр Горохов: Смертельный азарт

Уже опускались сумерки, когда этот план и был выполнен. Проехав «зайцем» на автобусе, Спартак добрался до метро и вскоре оказался дома.

И с радостным облегчением убедился, что хотя бы здесь у него царит полный порядок, гармония и почти счастье. Братишка Геракл радостно хохотал, брызжа слюной на экран телевизора, и радость его вызывала хроника землетрясения на тихоокеанских островах, где в дыму и прахе рушились дома, вспыхивали автомобили, а спасатели извлекали из-под обломков десятки искалеченных людей. Матушка, по обыкновению, лежала на кровати, то ли уже спала, то ли находилась в сомнамбулическом, полудремотном состоянии, гулко и почти беспрерывно выпуская из огромного живота газы, но, во всяком случае, не плакала и ничего не просила.

Сестра Валерия в своей комнатушке сидела у зеркала и примеряла новый итальянский червонно-золотистый парик. Он был хорош сам по себе, но совершенно не гармонировал ни с нежно- персиковым цветом лица Валерии, ни с ее глазами. На этот парик ушли почти все деньги финансовой операции под кодовым названием «золотые часы «Лонжин». Но Валерия смотрела на парик с ненавистью, а увидев в зеркале за своей спиной брата, резко сорвала и швырнула итальянское чудо в лицо Спартака.

— Это парик для старухи, дурак! Самое дорогое — это не значит самое лучшее!

Спартак подхватил парик и попытался улыбнуться, но не получилось.

Без парика голова сестры была СОВЕРШЕННО ГОЛОЙ. Полностью лысой, только кое-где на белой коже темнели черные точечки еще живых корней — казалось, ее голову слегка присыпали черным перцем. Она потеряла все свои волосы враз, в неделю, около года назад и по совершенно неизвестным причинам. И это стало едва ли не самой страшной трагедией в семье, трагедией, которую тщательно скрывали. Девушке, облысевшей начисто в семнадцать лет, почти полностью уже и безбровой, с жалкими остатками ресниц надеяться на сказочную встречу с принцем из грез — решительно не приходится.

— Извини, Лера, я ошибся. — Спартак смущенно мял в руках шелковистый ворс. — Завтра я его продам. И купим другой.

Классически красивое (ах, если б не лысый, круглый, как мяч, череп!) лицо сестры исказила ярость, глаза полыхнули синим пламенем, и она отрезала:

— Не нужен другой! Нужно ехать на Кубу! В госпиталь святого Марка! И вернуться оттуда без всяких париков, со своими волосьями!

— Волосами, — мягко поправил Спартак. — Поедешь. Я тебе клянусь. Документы уже готовы, а деньги для такого дела мы скоро найдем. Обязательно.

Она сразу же улыбнулась, смахнула слезы и сказала виновато и нежно:

— Пойди вымойся, ты словно в помойке вывалялся. Я подогрею ужин, а мама весь день спала и лежит чистая.

Спартак пошел в ванную, облегченно решив, что дома сегодня, слава Богу, все в порядке, вечером можно будет спокойно поработать, а значит, жизнь — штука вполне терпимая. Во всяком случае, по шкале ценностей семьи Дубиных.

За два часа до того, как Спартак оказался дома, Сашка Корвет, разогнав синий «форд-эскорт» до предельно допустимой скорости, решил даже и не заезжать в Москву, Конечно, надо было бы отвезти раненого друга в больницу Склифосовского, можно было попытаться сочинить историю, что пошли-де в лес по грибы, а какая-то шпана подстрелила и убежала. Можно было бы с помощью фантазерки Риммы сочинить сказку и того убедительней, но Корвет знал, что врачи «Склифа» сейчас никаким сказкам о случайных ножевых и огнестрельных ранениях не верят, помощь пострадавшему оказывают тут же, но тут же вызывают и милицию для выяснения обстоятельств. А слегка бредивший на заднем сиденье машины Илья мог исказить по беспамятству любую, самую надежную и непробиваемую историю. «Склиф» исключался, как исключалась любая другая официальная лечебница.

По Кольцевой дороге Корвет добрался до Ярославского шоссе и через двенадцать минут, не доезжая до города Пушкино, свернул у поста ГАИ вправо, почти сразу же вкатившись в городок Ивантеевка, который всего как десяток лет назад числился подмосковной деревней на берегу речки Уча.

И ныне, несмотря на наличие светофоров на центральных улицах, универмага столичного типа, торговых ларьков, набитых заграничным барахлом со всего света, многоэтажных бетонных и кирпичных домов, Ивантеевка продолжала в быту своем упорно сохранять деревенский дух — добродушный, доброжелательный, с невысоким ритмом повседневности, мягким отношением друг к другу, не без пьяных драк молодежи на танцах, ясное дело, но в целом это была еще неторопливая, спокойная Россия, в сорока километрах от бешеной Москвы, рвущейся в ранг европейско-американских столиц и увязающей ногами в дремучем варварстве скифов «с раскосыми и жадными очами», как было с гениальной точностью определено поэтом в начале века.