Александр Липков - Толчок к размышлению

С другой стороны, и народное поэтическое творчество склонно объяснять некоторые факты истории моментами чисто сортирологическими, что тоже навряд ли верно. Вот один из образчиков подобной, с позволения сказать, поэзии:

Колумб, на бочку взгромоздясь,

Сказал такую речь, к матросам обратясь:

- Товарищи матросы, король отказывается нам платить!

- Ах он нахал! Ах он подлец!

- Пойдем, насерим во дворец!

Тем временем король гулял по саду с Изабеллой.

И говорит: - Послушай Изабелла,

Не ты ли здесь набздела?

- Ах, что за свинство, за позор!

У меня десятый день запор!

- Не верю! Казнить тебя, засерю!

Так погибла королева Изабелла

За маленький кусок говна,

Величиной с индийского слона.

Кто автор этого поэтического опуса, не ведаю. Услышал его в далеком детстве, не вспоминал лет с полсотни, и вдруг на тебе - стишки выплыли из помойки памяти, не иначе как в связи с книгой, которую сейчас ты держишь в руках, дорогой читатель. Не буду убеждать тебя в высоких поэтических достоинствах этого сочинения, не буду настаивать на его исторической точности (можно, можно тут кое в чем усомниться!), но вот что касается точности психологической, то есть здесь кое-какая сермяжная правда. Призывный народный клич "Пойдем, насерим во дворец!" проходит через века и страны.

Цитирую пролетарского классика Максима Горького, его очерк о В.И.Ленине.

"Мне отвратительно памятен такой факт: в 19 году, в Петербурге, был съезд "деревенской бедноты". Из северных губерний России явилось несколько тысяч крестьян, и сотни их были помещены в Зимнем дворце Романовых. Когда съезд окончился и эти люди уехали, то оказалось, что они не только все ванны дворца, но и огромнейшее количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков. Это было сделано не по силе нужды, - уборные дворца оказались в порядке, водопровод действовал. Нет, это хулиганство было выражением желания испортить, опорочить красивые вещи. За время двух революций и войны я сотни раз наблюдал это темное, мстительное стремление людей ломать, искажать, осмеивать, порочить прекрасное".

В фильме Сергея Эйзенштейна "Октябрь" (1927) есть кадр: матрос, изумленный открывшимся ему зрелищем унитаза в покоях императрицы. В былые времена его гневная реакция (матрос крушил прикладом все вокруг, включая упомянутое сооружение) казалась нам выражением восстановленной социальной справедливости. Ну и монтажное мастерство режиссера убеждало в том же. Сегодня о тех же кадрах думаешь иначе. Ну да, вкусы государыни вполне пошлейшие, но унитаз-то при чем?! Он ведь тоже мог послужить победившему пролетариату. Жалко матроса, не знающего ничего, кроме слепой ненависти ко всему, чего был лишен, о чем не имел представления.

Казалось бы, отправление нужды, большой или малой, дело, с одной стороны, сугубо личное, интимное, а с другой - простецкое, вне категорий "за" и "против". Ан, нет (как тут опять же не применить теорию Маркса!), классовые отношения вторгаются и в эту сокровенную область, не оставляя возможности естеству быть просто естеством.

В недавние времена популярен был такой житейский вопросик: "Против кого дружить будем?" Можно бы и расширить сферу вопрошания: "Против кого писаем? Против кого какаем?"

Помните "Путешествия Гулливера"? Сколько бед навлек на героя его, в сущности, благородный поступок! Струей своей мочи (благо накануне хорошо было выпито лилипутского вина) он погасил пожар в королевском дворце и спас от разрушения "величественное здание, создававшееся трудом нескольких поколений". Так нет же, императрица несказанно возмутилась, решив что Человек-Гора мочился исключительно против нее, и интригами добилась обвинительного приговора, по которому Гулливера должны были лишить зрения, а посему он благоразумно предпочел бежать с острова.

Ну, скажет читатель, это ж фантазия г-на Свифта! Да, конечно, фантазия. Но ведь и фантазии тоже происходят из самой жизни. Обратимся к событиям подлинным.

Правящие классы давно заметили в классах угнетенных мстительное желание придать обыденному мочеиспусканию или калоизвержению политическую окраску и предприняли на сей счет меры превентивные. Скажем, в Древнем Риме многие носили на пальце перстни с изображением светлого императорского лика, свидетельствуя тем самым свою лояльность. Так вот, помочиться, имея на пальце такой перстень или держа в руках монету с отчеканенным высочайшим профилем, почиталось тягчайшим преступлением. Однажды чуть было не провинился в том сам великий Сенека, мудрец, драматург, воспитатель Нерона, но, к счастью, проворный слуга успел сдернуть кольцо с пальца хозяина ещё до того, как тот начал пускать струю. Присутствовавшему на вечеринке шпиону, уже изготовившемуся строчить донос, пришлось спрятать стило. Впрочем, воспитанничек все равно до Сенеки добрался, даровав ему, однако, честь самому покончить с собой.