Михаил Литов - Прощение

Было так же согласовано между нами, что хозяин ночует в комнате, а мы с Гулечкой в кухне, на топчане, который стоял там у окна. Пришло время конфиденциального разговора с Гулечкой, я сообщил ей о распределении мест. Гулечка не выразила удовлетворения; она возразила, что я мог бы уступить топчан в ее безраздельное пользование, а сам поместиться в комнате, хотя бы даже и в одной кровати с хозяином. Тогда я извлек из бокового кармана пиджака целлофановый мешочек с подарком, который заблаговременно приобрел специально для подобного случая, и протянул Гулечке; я сказал, сладко улыбаясь:

- Это чулочки.

- Дурачок, чулочки уже сто лет как никто не носит, это другое... это колготки! Я принимаю твой подарок, - сказала Гулечка, пальцами, которые сделались вдруг острыми, как ножницы, вспарывая пакет, - но если ты воображаешь, что подкупил им меня, то это непорядочно с твоей стороны.

- Нет, я так не думаю, - поспешил я успокоить ее. - Видишь ли, мне давно хотелось сделать тебе подарок... может быть, я давно уже ничего тебе не дарил... в общем, доставить тебе удовольствие... и я подумал, что сейчас как раз подходящий момент.

- Ну что ж, спасибо, - сказала Гулечка, - ты очень милый и добрый, а мне как раз нужны колготки. - И она поцеловала меня в щеку.

Вечером Причемлеев, потолковав с кем-то по телефону, объявил, что обстоятельства вынуждают его покинуть нас на несколько дней. Квартиру он оставлял в наше распоряжение. Я украдкой взглянул на Гулечку и прочитал ее нехитрые мысли: она, разумеется, решила, что я с Причемлеевым в сговоре и его отъезд - наша мужская хитрость. Дорога ее утомила, и она рано легла, причем в комнате и, судя по всему, не без надежды, что я все-таки облюбую кухонный топчан. Я теперь решительно не понимал ее сопротивление. Дурость! Каприз! Причемлеев пригласил меня распить бутылку водки, и мы сели в кухне. Он дал мне указания, что отвечать по телефону; если позвонит Крошка, узнать подробности, представившись доверенным лицом, практически компаньоном. Он поговорил немного о русской идее, присоветовал почитать кое-какие из книг, валявшихся в его берлоге. Русская идея: мессианство, эсхаталогические настроения. Потом он отдал мне ключ и ушел. Голова шумела после выпитого. Я прошел в комнату.

В слабо шевелящейся полумгле я увидел, что глаза Гулечки открыты и блестят, наполненные глубокой мерцающей темнотой и странной, волнующей мое воображение жизнью. Вот миг, которого я долго ждал, а она, стало быть, не сомневалась, что я прийду. И еще я угадал, что под простыней, которую она натянула и на подбородок даже, Гулечка совсем голая, стала быть, она, пожалуй, даже хотела, чтобы я пришел. Сердце откликнулось глухими ударами, я присел на кровать, и моя рука легла рядом с ее бедром, выпукло очертившимся под простыней.

- Я думала, ты будешь ночевать в кухне, - сказала она с покорным спокойствием, и я не поверил, что она действительно так думала, я победоносно усмехнулся и сказал, что не верю. Она глубоко вздохнула. Как от тебя несет, сказала она. - Правда? - Конечно, - сказала Гулечка, - ты пьян. А я навалился на нее, и она обвила мою шею руками, толкнулась носом в мое лицо и стала твердить, почти исступленно повторять, как бы отметая последние сомнения, что-то еще доказывая и внушая себе: ну ладно, ну ладно... - бормотала, повторяла. Она смиряла себя, соглашаясь ответить на мои ласки. Я сказал: значит... - но я не успел договорить, потому как она снова затараторила свое "ну ладно", уже даже с жаром, и вдруг осыпала мое лицо поцелуями. Скажи, сказал я, значит, любишь? - Ничего не значит, впрочем, как тебя не любить, ты же прямо с ножом к горлу пристал, как клешнями вцепился, ты не отстанешь, пока всю кровь не выпьешь, приходится любить, а как не любить, если ты всю душу вымотал и я сама не своя, я не я, тебе вынь да положь, а иначе никакого от тебя спасу, как уж тут не любить! Я опять завелся: ну а если серьезно? если без шуток, а все как есть? - Нет, послушай, ты скорее соображай, ты скорее решай этот вопрос, нашел время заниматься им, ты кончай это... - Но я должен знать, Гулечка, ты уж возьми себя в руки и постарайся ответить... - Нет, ты это серьезно? взять себя в руки? ты способен об этом сейчас? - Может быть, я именно сейчас и могу, вот только сейчас, и скажу тебе, да, скажу что-то очень важное, но сначала ты скажи, я все тебе скажу как есть, если ты скажешь, если я увижу, что ты это серьезно...

Нет, ты заставляешь меня страдать, корчиться, стонать, воскликнула она, снова обвивая меня горячими руками, томно привлекая к себе и прямо в ухо мне едва слышно, но щекотно вопя сквозь сжатые губы. Я засмеялся и завертелся от этой щекотки. Да ты, братец, сказала она, задался целью меня замучить, сокол мой ясный, свет мой ненаглядный, ну, иди же ко мне... Августа, вот так бы всегда! - провозгласил я уважительно. - Я запрещаю тебе так говорить... - Но я хочу, - сказал я, теснясь к ней, - я хочу знать, поверить, понимаешь?