Михаил Литов: Середина июля

Стоявшая у окна сказала:

- Чтобы не было лишних споров и всяческих шатких мнений, мы должны с самого начала решить, до какой степени Некатаев представлял себя самого в положении этого дурацкого комиссара.

- А если Некатаев в ту минуту, когда железо выжгло на груди комиссара пятиконечную звезду, твердо осознал себя писателем и только, то есть лицом посторонним всей этой ситуации? - возразила ее сестра.

- На этот вопрос мы не ответим, если не узнаем, стал ли Некатаев действительно стоящим писателем.

Все вопросительно посмотрели на незнакомку.

- Раз в нем сбросило оковы свободное вдохновение, он должен был стать настоящим писателем, ведь таланта ему изначально было не занимать, проговорила она внушительно.

- Тот же Зарудин был, по сути, певцом несвободы, но каким певцом... каким свободным! - выкрикнул Апарцев. - Значит, бывает и другой путь становления. Протянем же руки через пропасть и пожмем руки нашим братьям, стоящим на другом берегу! Потребность в мире и согласии назрела. Вы, девушки, никогда не поймете, какие книжки в действительности следует давать начинающим писателям и среди каких фантазий, хотя бы и эротических, эти парни обретают подлинную свободу.

Наступило молчание. Апарцев встал, поправил на себе сбившийся пиджак и глухо произнес:

- Вы все тут не прочь отмахнуться от образа писателя, который стоит на более высокой ступени развития и знает больше вас вместе взятых. Однако истинный талант не только поднимается над бредом идей, которыми одержимо то или иное поколение, но и помогает его носителю преодолевать сопротивление косной среды. Надеюсь, вас немного отрезвит, если я переведу разговор в практическую плоскость и напомню вам о существующей, несмотря ни на какие демократические перестановки, духовной иерархии. Короче говоря, вот мой простой и действительно необходимый сейчас для разрядки вопрос: кому из современных наших писателей вы отдаете предпочтение?

Говоря это, Апарцев намеренно смотрел в стол, чтобы избежать определенности в адресовании вопроса. Но он сознавал свое лукавство, и по его губам пробежала неприятная улыбка, когда он заметил, что девушки удивленно переглянулись. Они не шутя решали, кому из них отвечать, хотя и без того было ясно, что достойного ответа нет ни у одной. Что они могли знать о стопке рукописей на столе Иванова? О странном послании, разгадывающем тайну, может быть обманчивую, но глубокую, русской литературы? Как они могли проникнуть в муку волнений Апарцева, занятого как будто лишь внешним перечислением, на что обратила внимание даже и незнакомка, а между тем сознающего, что круг его воззрений и вопросов к действительности замкнулся и обрел над ним колдовскую власть? Любой их ответ мог быть только неправильным.

И снова общее ожидание сосредоточилось на незнакомке. По всему было заметно, что необходимость ответа не доставляет ей ни малейших затруднений. Нехорошо, раздражающе похожая на ту, которую внедрил в сознание Апарцева игриво мигающий свет экрана, она разомнула слепленные загадочной улыбкой губы и вымолвила с обезоруживающим спокойствием:

- Мы предпочитаем Лепетова.

Ответ был в корне неправильный, но вместе с тем неожиданный и, главное, унизительный для Апарцева. Мертвенная бледность залила его лицо, как бы слегка примятое раскидистым абажуром, под которым этот человек стоял.

- Сашенька, дружок, никто тебя не хотел обидеть, - забеспокоились его сестры и побежали за ним, вытягивая руки.

Он с ловкостью замечательного танцора увернулся от их ловли, выскользнул за порог и на мгновение исчез в темноте.

- Смотрите! - крикнула одна из сестер.

В дальнем конце сада они увидели быстро перемещающуюся между неправдоподобно ровными плоскостями лунного света фигурку. Сестры, а вместе с ними и незнакомка (преувеличенно высокая и как бы даже нескладная среди покатившихся аккуратными бочонками подруг), бросились догонять попавшего в переплет или, как представлялось им, в лабиринт зеркал писателя.

Но он-то знал, что обманчивы не его отражения в кажущемся преследовательницам зеркальным мире, а сам тот отрезок пути, или, может быть, его боковая ветвь, куда он свернул с искренним желанием достичь гармонии с живущими у него под рукой, под боком сестрицами и откуда теперь вынужден был трусливо и униженно уносить ноги. Грозны были не девушки, кинувшиеся за ним вдогонку, но те вероятия новых обманов, слишком уж натурально и основательно громоздившиеся причудливыми силуэтами на границах тесного и давящего мирка, который ему следовало поскорее покинуть. И если мир минуты, мир быстрых отражений, перебежек и превращений в глазах бегущих следом мог быть так искривлен и оскорбительно для человека узок, то и открывающийся за ним простор мог оказаться всего лишь повторением той ужасной минуты, когда единственным ответчиком на все мучительно изогнувшиеся в посрамленном пространстве литературы вопросы был только безмятежно спящий Иванов. А где же просветление? где пресловутое накопление света в конце тоннеля? Беглец был напуган и чувствовал сердце как комок боли, а не надежно работающую и ловко спасающую его машину.