Михаил Литов - Середина июля

С другой стороны, незнакомка некоторым образом значила для сестер Апарцева больше, чем он сам, не слишком-то балующий родственниц своими визитами, была им ближе, роднее, между собой они были на равной ноге, и он чувствовал, что всей этой возникшей в его сознании прелести особого вторжения на территорию личности прекрасной гостьи суждено остаться чем-то вроде молчаливого и бездействующего обетования его души. Подобные сказки приличествовали все же, скорее, какой-то более размеренной и гладкой жизни, не создающей тех острых углов, которые он сейчас первый и создавал. Так некий кабинетный ученый мог бы вдруг, не выходя на волю из своей учености, а только слегка подвывуская пары фантазии, написать сказочку для всевозрастного употребления о странствиях души; захотелось бы ему и горячей крови, а вышли бы только все-таки кровеносные сосуды, по которым, не совсем выбиваясь из анатомической правды, ведет свой парусник какой-нибудь чудаковатый Апарцев. Все это не соответствовало тем литературным запросам, с которыми Апарцев прибежал к сестрам, и вообще было не для русского человека. Поэтому Апарцев иной раз взглядывал на незнакомку и дикарем.

Она действительно была очаровательна и совершенна по всем статьям последнее именно потому, что Апарцев не мог подметить ничего, отличающего ее от той. И улыбалась она так же, и складка трогательная была в выражении, и повадка у нее была та же, и ноги строились и передвигались точно так, как у порожденной экраном девушки, в чем Апарцев убедился, когда она с загадочной улыбкой что-то знающей о производимой ею впечатлении особы встала и прошла к буфету взять себе еще немного варенья. Непринужденность, с какой она вела себя в доме его сестер, говорила Апарцеву, однако, не о их близком знакомстве, а о какой-то ненатуральности, задуманности появления незнакомки, с ее блестящей, по Апарцеву, красотой и вызывающим сходством, именно здесь и сейчас, именно в минуту, когда с ним совершалась абсолютно чуждая подобным явлениям драма. Но он и не думал уделять незнакомке слишком много внимания, больше, чем это нужно было ему, искавшему свидетелей готовящегося откровения.

- Буду вам читать, а вы - цыц, цыц и цыц! - смеялся он возбужденно, вываливая из сумки на стол груду книг.

- А у нас есть тоже что порассказать, есть свои истории, - смеялись и сестры.

Апарцев взглянул на незнакомку, которая сидела с большой чашкой чая в руке и улыбалась с прежней отрешенной загадочностью, не подключившись к общему веселью, и строго возразил:

- Ваши история сейчас не нужны. Я уверен, они узкие и похожи на обычное словоблудие людей, которые словно и не живут в стране с особой, неповторимой культурой. Такие люди могут думать или даже мечтать об отъезде в другие края и даже не подозревают, что прикоснись они по-настоящему к культуре и истории России, им бы жизни не хватило на постижение и уже не нужно было бы грезить о всяких чужих чудесах..

- Это что-то о наших монастырях и русских книжках?

- Если бы вы, - сказал Апарцев, - не только пользовались страной, ругая ее, когда она вам чего-то недодает, а хотели узнать ее поближе, хотели бы побывать во всех ее монастырях и прочитать все написанные здесь книги - я, разумеется, только о талантливых! - у вас был бы образ мысли и действий такой, какого больше нет и не может быть нигде. Но в вас не вложено знание и у вас отсутствует пытливость, более того, я скажу, вы похожи на кусок черствого хлеба, забытый и плесневеющий в чулане. А вот послушайте! - Он взял со стола книгу, открыл, как и давеча у себя, наугад и с громким выражением прочитал: - "Я слышал, как дубы роняли спелые желуди, томились листья и падали ягоды. На вершине горы, обращенной к небу, вытянув сучья, осторожно ступали деревья, - они крались над бездной, легко пробирались по карнизу сиянья, - везде открывались пути, исчезали пучины и пропасти, безбрежный магнит, не ослабевая, струил свои прозрачные силы".

- Кто же написал эти прелестные строчки? - спросила одна из пожилых девушек.

- Их написал писатель Зарудин! - прокричал Апарцев. - Я убежден, что никто из вас никогда не слышал о таком!

- По всему чувствуется, - сказала другая девушка, - что это прелестный отрывок и корни его - в настоящей литературе. Но он не может открыть нам всю ту правду о России, которую следует знать человеку, желающему вникнуть в ее метафизику. Этого не сделает, Сашенька, никакой отрывок, какой бы ты ни стал нам сейчас читать. Поэтому разговор получается скачущим с пятого на десятое и стройным все равно не получится. Главного не высказать при такой постановке вопроса. Предположим, есть тот безбрежный магнит, о котором ввернул твой Зарудин, но нет стержня, вокруг которого мы могли бы безоглядно сгрудиться, и сколько бы мы ни горячились, сам собой он не возникнет.