Николас Блинкоу - Белые мыши

– На конец месяца всегда остается Милан.

Я провожаю Биби до стойки регистрации. Пока проверяют ее паспорт, она покручивает мою кисть в руке, поглаживает мне ладонь, отвечая на вопросы о том, кто укладывал сумку. Для аэропортов у Биби имеется собственный ритуал – она не трогается с места, пока сумка не уползет по конвейеру в люк. Как будто это доказывает, что багаж ее доползет до того же самолета, каким полетит она сама. Убедившись, что сумка в безопасности, мы идем к выходу на посадку.

Не думаю, что хотя бы один из нас знает, что сказать. На меня накатывает желание втолковать ей, что я человек серьезный, хотя объяснить, что меня таким делает, не могу. Как только Луиза надежно устроится, я вернусь в Корнуолл. Поскольку я все еще живу с мамой, мне приходится каждый день совершать на машине часовую поездку в Фалмут. Возвращаюсь я обычно к полуночи, а вставать нужно в семь. Время подумать выпадает мне только по дороге, но какие мысли о Биби посетят меня, я не знаю. Знаю, что буду видеть сны наяву. Воображать хореографию моего выпускного показа в Сент-Мартине, с Биби на подиуме. Она будет топ-моделью, оказывающей услугу старому приятелю, сообщающей красоту моим вещам уже тем, что облачается в них. К тому времени Луиза вновь заберется на самый верх, или откроет агентство, или начнет писать о моде; и, если она попросит, Аманда ван Хемстра с удовольствием выступит в любом показе, даже в выпускном шоу младшего брата Луизы. Все трое превосходнейшим образом вписываются в нарисованный моей фантазией грандиозный финал. Фантазией, поскольку особых надежд попасть в Сент-Мартин я не питаю. Колледж в Фалмуте хорош, но его сильные стороны – это керамика и скульптура. Я остаюсь в нем чем-то вроде самоучки.

Мы целуемся. Ласковые легкие поцелуи соскальзывают с моей верхней губы на нижнюю. Длинные пальцы Биби гладят меня по затылку, мои лежат на ее пояснице – волшебное место, вроде центра пропеллера, точки, вокруг которой вот так вращается все тело Биби. Как хорошо, когда рядом есть человек, который движется ради тебя, когда знаешь кого-то так близко, что проникаешь в его тайны. Она в мои тоже проникла. Пальцы Биби нажимают на точку чуть ниже кромки волос, и я ощущаю, как напряжение мое спадает и улетучивается.

Но тут на спину мне ложится ладонь – Осано стоит сзади, тяжко дыша, выпаривая из себя вместе с потом вчерашнее спиртное. Обойдя меня, он обнимает Биби, трижды целует ее – в правую, в левую, снова в правую щеку, говорит, что она прекрасна, просто великолепна.

– Чао.

И он проталкивает ее за турникет. Я остаюсь стоять за ним, чуть скособочась, чтобы Биби видела, как я машу ей.

– Пошли, – говорит, отодвигаясь в сторону, Осано.

Биби в последний раз оглядывается на меня. И исчезает.

Осано кричит:

– Пошли, малыш. Винченте даже мотора не заглушил. Мы опаздываем.

– Куда?

– А ты думал – куда? На работу. Кому нужен Нью-Йорк, когда существуют Милан и Париж?

Я иду за ним.

Миланский аэропорт Линате расположен неподалеку от центра города. Вместо привычных длинных, пустоватых отрезков скоростных автострад мы катим по обыкновенным городским улицам, и они становятся все более тесными, а здания вокруг – все более высокими и старыми. Но затем Винченте выныривает из города. До ателье Осано нам ехать, как выясняется, еще сорок минут. Мы въезжаем в небольшую промышленную зону и в конце концов останавливаемся перед двухэтажным зданием с застекленным фасадом. Сквозь стекло видны конструкции из стальных труб, лестницы и коридоры. Тут вполне мог бы размещаться заводик, производящий застежки-молнии или компьютеры. На то, что это штаб-квартира Осано, указывает лишь бронзовая табличка с выгравированным на ней именем. Большую часть поездки Осано помалкивает. Да и теперь, выбираясь из машины и пересекая парковку, ничего мне не говорит.

Перехожу на трусцу, чтобы не отстать от него.

На лестнице Осано останавливается и спрашивает, сколько сейчас времени. Часов у меня нет, но я вспоминаю – те, что вделаны в приборный щиток «рейндж-ровера», показывали двенадцать.

– Так, у меня через полчаса совещание. Пойдем, посмотришь мастерские.

Мы входим в ярко освещенную студию – трубки дневного света на потолке, привинченные к столешницам шарнирные настольные лампы. Пятеро сидят за чертежными досками, еще десять человек кроят или шьют. Закройщики ближе всех к двери; склоняясь над большим столом с резиновым верхом, они работают с выкройками. В середине комнаты – две женщины со швейными машинками. В дальнем ее конце еще две подшивают вручную наряды, с виду почти готовые. Только этих двух я и узнаю: они летели с нами из Парижа в Женеву.