Андрей Глухов - Игра в судьбу

— Люблю весёлых клиентов, — просиял банщик, ведя его к фанерной выгородке, завешенной тяжёлой шторой, — Мне как, сразу начать вас мыть, или вы сначала разомлеть предпочитаете?

— Минут через двадцать приходите, я попарюсь немножко.

— Вот и правильно, вот и верно, — похвалил банщик и, наконец, ушёл.

Человек «никто» задёрнул штору и быстро разделся. Он сунул вещи в шкафчик, запер его на тяжёлый амбарный замок, вынул из кейса шампунь и мочалку и осторожно выглянул из-за шторы. Банщик ковырялся в своём углу, и грязное голое тело метнулось к помывочной. Народу действительно было немного, но густой туман уже наполнил небольшой зал. Он высмотрел свободный душ, встал под него, намок, потом вылил на мочалку полфлакона шампуня и принялся остервенело тереть себя, готовясь к встрече с банщиком. Чёрная вода стекла к его ногам. Он успокоился, сел на лавку и снова намылился.

— Ай-я-яй! — услышал он сквозь пену, — не дождались меня. А ну-ка быстренько под душ, а я пока местечко приготовлю.

— Вот и хорошо, вот и славненько. А то, ишь чего удумали — пригласить меня и мыться самому, — ласково выговаривал банщик, — А мочалочку вашу, вы уж извините, мы отставим, это для ванной баловство, а мы уж настоящей, из мочала помоемся. На животик для начала извольте. Вот и хорошо, вот и славненько. А вы, извиняюсь, не духовного сана будете?

— Нет, а с чего вы взяли?

— Так, подумалось. Вон волос у вас не стрижен, борода опять же, и тело явно голодом морено, а ведь пост великий недавно кончился, вот и подумалось.

— Нет, геолог я, прямо из тайги и в баню.

— Это правильно, баня — дело первое. И что же вы в своей тайге отощали-то так? Иль не кормят геологов нынче?

Человек «никто» самозабвенно фантазировал, банщик поддакивал и рассказывал что-то своё. Его голос ласкал, убаюкивал и было так хорошо и покойно, как не было никогда в жизни. В парной он совсем сомлел, и банщик выволок его чуть не на руках.

— Эка вас сморило, — причитал он, обтирая простынёй надраенное до блеска тело, — Сейчас обернём вас сухой простынкой, и будете отдыхать. Что пить закажем: пиво иль, может, водочки?

Хотелось пива, но Валёк дёрнул его за руку и запретил.

— Квасу бы.

— Нет квасу, теперь не держим. Может «Фанту» или чаю? У меня чай с духом смородным, попробуйте.

Сошлись на чае, и банщик ушёл.

Человек «никто» достал расчёску, медленно, явно затягивая время, расчесал волосы, вытер насухо руки, тяжело вздохнул, достал паспорт и тоскливо прошептал:

— Кем же ты окажешься, дружок?

Дружок оказался москвичом, Глебом Серафимовичем Марковым, тридцати двух лет от роду. Надежда, что он из местных, рухнула, и это создавало множество проблем.

— Эх, Глеб, Глеб, — простонал человек в простыне, — ну чтоб тебе оказаться здешним? Ну, был бы ты из соседнего города или деревни, так нет, прямо из самой Москвы принесло тебя лечь под поезд.

Эту проблему Валёк обдумал ещё ночью. Вариантов было несколько. Лучший — самоубийца местный. Его хватятся, заявят, там сопоставят, дадут опознать то, что от него осталось, вычеркнут человека из списка живых, и искать не будут. Хуже, когда приезжий. Хорошо, если к родственникам или в командировку в составе какой-нибудь комиссии, хорошо, если хватятся на месте, здесь же найдут и опознают. Плохо, если искать начнут там, откуда он приехал. Тогда объявят в розыск и каждая случайная встреча с милиционером может стать… Об этом думать не хотелось и он переключился на фотографию.

У Глеба было простое лицо, пиджак (может быть этот самый), рубашка и галстук. По чёрно-белой фотографии нельзя было определить цвет волос, но они были тёмными. Лицо чем-то притягивало, было в нём что-то знакомое, хотя он готов был поклясться, что никогда его раньше не видел. Там, в снежных сумерках, он не мог разглядеть его из-за снега, спущенных ушей шапки и краткости встречи, но ощущение узнаваемости не покидало. Смутное подозрение забрезжило в голове и человек «никто» подошёл к зеркалу. Он посмотрел на себя, перевёл взгляд на фотографию, приложил её к зеркалу и стал внимательно изучать два изображения. У них были похожими глаза, круглые и чуть на выкате, брови, густые, почти соприкасающиеся у переносицы, и небольшие прямые носы. Он понял, откуда возникло это чувство узнаваемости — такие глаза, брови и нос были у покойной матушки, а он был очень на неё похож. Ниже носа всё было гораздо хуже — у Глеба была тонкая верхняя губа и чуть скошенный назад округлый подбородок, украшенный довольно глубокой ямочкой. Человек «никто» убрал паспорт, достал расчёску и начесал усы на губу. Стало несколько лучше. Штора отдёрнулась, и вошёл банщик со стаканом чая и пачкой печенья в руках.