Анна Малышева - Алмазы Цирцеи

– А посылку-то ей ночью привозили, Любовь Егоровна? – опомнившись, повторила Александра. Она припомнила наконец имя консьержки. – Должны были!

– Не заметила, – пожала та плечами, явно разочарованная тем, что новость произвела такой вялый эффект. – Я и саму Катерину не видела, она проскочила както мимо меня. А вот парень попрощался за двоих, передал записку от нее, что пять дней в квартире никого не будет. Такой приветливый молодой человек, интересный. Только уж очень молодой для нее.

– Что значит «очень»?

– Да ему двадцать с небольшим, а Катерине за тридцать. Или я ошибаюсь?

Александра предпочла промолчать. Ее все больше тянуло уйти, но женщина, радуясь, что подцепила слушательницу, продолжала:

– Разумеется, я Константину Юрьевичу про это – ни слова. Только вам, как ее близкой подруге. У каждого есть право на счастье, верно?

– Еще бы, – пробормотала Александра. Весть, что Катя завела молодого воздыхателя, произвела на нее куда меньшее впечатление, чем то, что консьержка не заметила прибытие такого крупногабаритного предмета, как панно. Да еще среди ночи! «Значит, его вовсе сюда не привозили!»

– Получается, Катя уже летит в самолете, – взглянув на часы, прикинула женщина. – Вот почему телефон не отвечает. А мне она на прощание ничего не написала?

– Да хотите – почитайте. – Консьержка достала записку из кармана передника, который как раз повязывала, собираясь заняться уборкой холла. – Там всего пара строк.

Александра взяла клочок бумаги, сорванный с большого настенного календаря, висевшего у Кати в прихожей. Вверху красовался цветной вид старинной усадьбы, внизу значилось сегодняшнее число, и оставалось место для заметок. Записка в самом деле оказалась предельно скупой.

– «Меня не будет пять дней, еду в Италию на отдых». – Александра прочла ее вслух и нахмурилась, разглядывая неровные строчки, узкие буквы с сильным наклоном влево. – Да это не она писала. Почерк не ее.

– Правда? – Любовь Егоровна откинула столик, вышла в холл и заглянула ей через плечо, продолжая возиться с тесемками передника. – Ну, значит, он написал.

– И подписи нет! – все больше нервничая, обратила ее внимание художница. – Нет, тут что-то не так. Она бы с вами попрощалась. Это раз. А два – у нее же там аквариум с черепахой. Кто будет ее кормить?

– Ничего про это не знаю. – Консьержка испуганно рассматривала измятую записку. – В самом деле, Катерина попрощалась бы. Вы думаете, тут какая-то афера?! Может, квартиру ограбили?!

– У вас ключ есть?

– Только для экстренных случаев, вроде пожара, – попятилась Любовь Егоровна. Она окончательно изменилась в лице. – Я не имею права войти просто так, без разрешения хозяйки… А давайте позвоним Константину Юрьевичу!

Александра замялась. Она и сама с удовольствием выяснила бы отношения напрямую с законным владельцем панно, но после той оскорбительно сухой эсэмэски художница ни разу с ним не контактировала и боялась, что любое ее вмешательство будет воспринято в штыки. «Я нашла для него потрясающую вещь, достойную Эрмитажа, по цене в несколько раз ниже той, которую нужно было за нее уплатить… А он всего-то написал: “Наше сотрудничество окончено, деньги перечислены, не трудитесь мне звонить!” Просто хамство! Ну, да он этим славится!»

– Ни к чему его беспокоить, лучше заглянем в квартиру сами. – Женщина сложила записку и сунула ее в сумку. – Всего на минуту.

– Я почему-то боюсь, – плаксиво протянула консьержка. – Я вдруг подумала, а если с Катериной что-то случилось? Может, милицию вызвать? Отделение рядом, они в момент приедут.

– А если ничего не случилось? – бесцеремонно оборвала ее нытье Александра. – Не устраивайте паники. Идемте. Возьмите ключ.

И Любовь Егоровна послушалась, покоренная авторитетным тоном художницы. Они поднялись на седьмой этаж, для очистки совести еще пару раз позвонили в дверь. И Александра, отняв ключи у серой от волнения консьержки, сама отперла квартиру подруги.

– Катя! – громко крикнула она с порога, не решаясь двигаться дальше. Теперь и ей было страшно, хотя женщина всеми силами давила в себе разрастающуюся панику.

Она не верила в молодого любовника, которому Катя поручила писать от своего имени записку, не верила в скоропостижную поездку за границу – у подруги на ближайшие выходные были совсем другие планы. Кроме того, Александру мучило ощущение дежавю.

Нечто подобное ей уже случилось пережить – семь лет назад, когда она вернулась из заграничной командировки. Тогда Александра была еще новичком на европейских аукционах, но упорно осваивала новую профессию, осознав, что ее собственные занятия живописью не способны прокормить даже котенка, обитавшего в мастерской. Поглощенная делами, она несколько дней не звонила мужу в Москву, рассудив, что, если ему вздумается снова напиться, никакие увещевания, тем более по телефону, не помогут. Он в последнее время вовсе перестал к ней прислушиваться. Иногда Александре казалось, что Иван смотрит на нее, а видит кого-то другого – такой у него был странный, не узнающий взгляд. Тогда женщина умолкала, забывая все аргументы. Ей хотелось бежать из мастерской, и она бежала – или к подруге, или в командировку, берясь за самые мелкие, невыгодные и рискованные поручения, только бы не видеть мужа, не ночевать с ним под одной крышей и не ловить на себе этот взгляд…