Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!

– Как я вижу, ты по-прежнему влюблен?

– Ты же знаешь, Луис, люди говорят что цыгане любят только раз в жизни…

В свою очередь, Консепсьон шутливо бросила:

– Но цыгане тоже мужчины, и, значит, тоже могут лгать. Эстебан, я ведь могу подумать, что если ты снова здесь, то тебе больше не больно встречаться со мной, и, стало быть, ты меня больше не любишь…

Я сделал решительный шаг:

– Давайте поговорим откровенно, раз и навсегда. Я люблю тебя, Консепсьон, с того возраста, когда только может появиться такое чувство. Для Луиса все это не ново. Ты клялась мне в верности и вдруг отдала предпочтение Луису. Это твое право. Но я-то вовсе не обязан перестать тебя любить только потому, что ты меня разлюбила?! Цыганам не приказывают. Вспомни это, Консепсьон, ты ведь долго жила рядом с нами в Триане. Я не стал ненавидеть Луиса потому, что любил тебя. С тех пор я живу своими собственными воспоминаниями, и это касается только меня. Выходя за Луиса, ты отвергла наши общие воспоминания. И если я вернулся, то лишь затем, чтобы узнать, изменило ли время вас, как меня. Похоже, нет. Теперь, даже если мне от этого горько, это только мое дело, и был бы тебе признателен, Консепсьон, если бы ты больше не задавала таких вопросов.

– И все же я тебе задам еще один, Эстебан… Можешь ли ты поклясться на распятии, что приехал только для того, чтобы повидать нас?

Если бы Луис не был в курсе моих дел,- мне пришлось бы солгать. Теперь же я просто склонил голову, чтобы спрятать взгляд:

– Нам воспрещается брать Господа в свидетели для подобных дел.

– Я была уверена, что ты лжешь, Эстебан. Для чего ты лжешь?

Вмешался Луис:

– Ты невежлива с нашим гостем, Консепсьон! Это на тебя не похоже.

– Я ненавижу тайны и заговоры!

– И все же ты достаточно долго знаешь Эстебана, и он не заслуживает такого обращения, особенно с твоей стороны!

Раздраженная, она поднялась и вышла, не сказав ни слова. Луис вздохнул:

– Вот так… Она стала такой со дня смерти Пакито. Помнишь о ее клятве больше не говорить об этом несчастье? Да, мы сдержали слово, но это оказалось еще труднее, чем постоянно говорить об этом! Пакито все время здесь, между нами. Когда он погиб, Консепсьон стала жесткой и замкнутой. Раньше я был уверен, что она горячо любит меня, сейчас я сомневаюсь в этом. Мы живем, как живут чужие люди под одной крышей. Каждый день я читаю упрек в ее глазах. Хочешь знать, что я иногда думаю, Эстебан? Она бы предпочла, чтобы в Линаресе бык убил меня, а не Пакито! Иногда мне кажется, что она просто меня ненавидит.

– Ты преувеличиваешь, Луис.

– Не думаю. Надеюсь, ты теперь лучше поймешь мое желание вздохнуть другим воздухом, услышать шум трибун и опять одеть костюм тореро! Ты мне только что принес надежду, Эстебан… Осуществится она или нет, но я буду признателен тебе до самой смерти.

– Я позвоню сеньору Рибальте, как только ты получишь согласие Консепсьон. Он хочет обязательно приехать к тебе, чтобы обсудить программу тренировок. Я уже знаю эту программу. Составлена она с умом. Если ты согласишься, то твой дебют состоится в июне во Франций.

– Неплохая мысль.

– В конце концов, ты сам сможешь все обсудить с ним.

Луис поднялся.

– Можешь на меня рассчитывать, Эстебанито. Я сегодня же вечером переговорю с Консепсьон, и, хочет она того или нет, я опять стану лучшим в Испании тореро! "Очарователь из Валенсии" снова обретет власть и над быками, и над толпой!

Я хотел бы в это верить так же, как и он…

Луис ушел исполнять обязанности хозяина. Я же курил сигару, устроившись в шезлонге на террасе, выходящей на великолепную хуэрту [35] Сад, орошаемая земля. Хукара, устав думать о вчерашнем и не собираясь думать о завтрашнем дне. Я не слышал шагов Консепсьон, и когда оказалась рядом, я подумал, что она пришла из моей мечты.

– Эстебан, прости мне вчерашнее. Я была жестока и несправедлива с тобой… Но я обязана быть такой… Иначе, к чему мы придем, я и Луис?

Я принес еще один стул, и она села рядом со мной. Глядя на нее, я думал, что несколько недель назад одна только возможность такой близости вознесла бы меня до небес. Теперь же, когда это произошло, я испытывал почти страх, настолько альсирская Консепсьон была непохожа на ту, из Трианы. Не придавая особого значения своему жесту, я взял ее за руку:

– Если бы ты не была так забывчива, то помнила бы, что уже бывала несправедлива и даже жестока со мной, но поверь, что это не имеет никакого значения потому, что ничто не сможет изгнать из моего сердца один образ. Твой образ, Консепсьон.