Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!

Он просидел в кафе около часа и когда поднялся, на улице уже было темно. Я последовал за ним и дождавшись, когда мы были уже достаточно далеко от кафе, приблизился и окликнул:

– Ке таль, Луис? [31] Как дела, Луис?

Он обернулся, какую-то долю секунды рассматривал меня, потом подошел ближе, чтобы убедиться, что не произошла ошибка, и, наконец, вскрикнул:

– Мадре де Дио! [32] Матерь Божья! Ты!…

– Луис… как я рад тебя опять видеть.

– И я!

Мы обнялись.

– Скажи, Эстебан, откуда ты взялся в такое время? Это же чудо, что мы не прошли друг мимо друга в такой темноте!

– Это не совсем так. Я целый вечер просидел в кафе позади тебя.

– Черт возьми! И ты ко мне не подошел?!

– Я не решался.

Конечно же я солгал, но эта ложь сейчас была необходима.

– Прошло столько времени… Я не знал, будешь ли ты рад меня видеть. Ведь мы расстались не в лучшие времена…

– Эстебан… Мы знали и любили друг друга задолго до этих времен. А что ты делаешь в Альсире?

– Как тебе сказать… Просто я ходил по Валенсии и вдруг увидел автобус с табличкой "Альсира". Мне захотелось с тобой поговорить. Но я не знал, где ты живешь, и зашел в кафе, чтобы спросить адрес. Потом ты сам туда зашел. Вот и все.

– Если я правильно понял, Эстебан, ты никогда не собирался к нам приезжать, и если бы не этот случайный автобус…

Когда он произнес "к нам", мое сердце забилось быстрей.

– Ты остановишься у нас. Твои вещи с тобой?

Я показал ему маленький чемодан.

– Ты не занят в ближайшие дни?

– Вроде бы нет.

– Тогда останешься у нас погостить подольше…

– Но…

– Прошу тебя, Эстебан!… Этим ты окажешь мне большую услугу…

– Услугу?

И тогда он со вздохом признался:

– Мне здесь очень тоскливо…

Усадьба Луиса, как я и предвидел, находилась на склонах сьерры Мурта. Его автомобиль с открытым верхом легко брал подъемы, и незначительный шум мотора ничем не тревожил покой ночи, которую северяне непременно приняли бы за весеннюю. В поездке мы не обменялись ни единым словом. Очевидно, нам нужно было слишком много сказать друг другу, и никто не знал, с чего начать. Я не решался расспрашивать его о Консепсьон, боясь выдать свое волнение, Луис же, несомненно, был занят мыслями о своей неудавшейся жизни. Мы почти подъехали, когда он спросил меня с деланным безразличием:

– Ты, по-прежнему, занимаешься корридой?

В страшном волнении я встал, увидев, что Консепсьон входит в приемную нижнего этажа, оформленную в крестьянском стиле. Она же сразу меня узнала и сказала, словно мы расстались накануне:

– Добрый вечер, Эстебан. Рада тебя видеть у нас.

– Добрый вечер, Консепсьон… Да пребудет с тобой Господь…

Луис рассказал о нашей встрече. Консепсьон оказалась менее доверчивой, чем он. С иронией она спросила:

– Это правда, Эстебан, что ты боялся приехать к нам?

Ее муж попытался перевести все в шутку:

– С тех пор, как дон Эстебан стал мадридцем, он больше не думает о своих друзьях из провинции. Мне кажется, он попросту забыл о нас!

Консепсьон внимательно посмотрела на меня и отчетливо выговаривая слова произнесла:

– Не думаю… Эстебан не из тех, которые забывают…

Была ли она искренней? Я слишком мало знал женщин, чтобы правильно ответить на этот вопрос. Поэтому я предпочел обратиться к Луису.

– Я больше не живу в Мадриде… С января я в Триане.

– Вот это да!

Не глядя на Консепсьон, я объяснил:

– Я уже не юноша, Луис, а ты ведь знаешь, что одинокий старый зверь всегда возвращается подыхать в места, где родился.

Они оба рассмеялись: Луис - чтобы подтвердить полное доверие моим словам, Консепсьон - чтобы скрыть свое смущение. Она спросила:

– Ты вернулся к матери?

– Да, но только ее уже больше нет с нами…

Перекрестившись, она прошептала:

– Мир праху ее…

Чтобы разрядить сгущавшуюся атмосферу, я добавил:

– Но зато я вновь обрел то, что ближе всего моему сердцу,- Гвадалквивир.

Вальдерес, чтобы сменить тему разговора, обещавшего стать не совсем приятным, торжественно объявил:

– Знаешь, Консепсьон, Эстебан останется у нас на несколько дней. Мы покажем ему все самое интересное, и он, быть может, признает, что Триана - не единственное место на земле, где можно жить.

Несмотря на всю свою выдержку, Консепсьон не смогла полностью скрыть удивления. Я чувствовал, что ее будет гораздо труднее убедить в бескорыстных целях моего визита, чем ее мужа.

Конец вечера прошел спокойно. После ужина, за которым нас обслуживала красивая девушка, которую легче было представить с кастаньетами в руках, чем накрывающую или убирающую со стола, мы перешли к кофе. Когда пришло время ложиться спать, я встал, и Консепсьон вызвалась показан, мне мою комнату.