Жан-Мишель Риу - Свидание у Сциллы

Оставив банк, мы отправились в деревню. Журнал требовал средств. Нет более тяжелой работы, чем работа на земле. Мы жили среди сомнительных типов, у которых днем были в руках садовые ножницы, а ночью — ножи. Спали в таких местах, что в кошмарном сне не приснится. В конце сентября я умолил Клауса уехать, и он согласился. Мы решили вернуться в Париж. Автостопом мы ехали бы три дня под дождем. Между нами росло напряжение, возникшее на пустом месте. При этом три дня — долгий срок. Клаус согласился отправиться на поезде. В пути все шло хорошо, и единственный спор закончился моей победой.

Я надеялся, что по прибытии в Париж все уладится. Уютное гнездышко Аннабель устранит все недоразумения. Но я ошибся. Атмосфера ухудшилась. Клаус работал над журналом и приводил в порядок наши небольшие сбережения. Ничего не разрешал истратить: ни на кино, ни на стаканчик в баре. Все подсчитывал. Жизнь, которую предлагал мне Клаус, совершенно отличалась от той, какой я представлял себе ее. Авантюра приобретала горький вкус. Разногласия сказывались во всем. Макеты, темы… Я пытался найти хоть один промах.

— А продажа, Клаус Хентц? Ты придумал, как продавать свой журнал?

Он задумал распространять журнал в сочувствующей среде: в университетах, в школах, в модных барах. Клаус рассчитывал на три миллиона читателей, что вполне достаточно для выживания, и он добьется этого. Клаус внимательно и грустно посмотрел на меня.

— По-моему, ты, Матиас, хочешь быть не тем, кто ты есть. Журнал пугает тебя, всякий вызов беспокоит. Ты расположен к обыкновенному, хотя и противишься этому. В глубине души ты мечтаешь о спокойной жизни. Время от времени открываешь рот, но стремишься избегать неприятностей.

Клаус был прав, и я ненавидел его за это. Он говорил правду, и эта правда меня глубоко ранила. Я хлопнул дверью, и мы разошлись во второй раз.

Журнал вышел. Я увидел его на филологическом факультете, где тогда учился. Каждый день я читал «Все ужасно». Я скрупулезно изучал и критиковал его, приводя в замешательство других студентов. Они обожали журнал и прославляли Хентца, его создателя. Я так никогда и не сознался, что подло бросил столь прекрасный проект.

Журнал прекратил существование 14 июля, и дело не в том, что он не пошел, напротив, тираж увеличивался, продажа росла. Хентц объяснился в передовой статье, которую обсуждали перед началом занятий в университете. Такой успех журнала заслуживал такого конца. Клаус Хентц не принимал буржуазных компромиссов. Набор сотрудников, заработная плата, налоги — все возрастает. Если так пойдет дальше, придется печатать рекламу! Речь шла о бескомпромиссном издании, но печатное слово слабело. Поднимался ветер. Клаус не чувствовал в себе силы противостоять трудностям, приемлемым для продажного мира. Он попрощался, учтиво раскланявшись. Ему тоже нужен был отдых.

— Хорошо. — Ребекка все еще разговаривала с Калин Семье. Она согласилась ответить на последний вопрос.

— А эти угрозы, о которых говорил Поль Мессин?

— Какие угрозы?

— По поводу памфлета Хентца.

Ребекка пожала плечами.

— Порой мы получаем несправедливые письма об опубликованных нами книгах, но они не внушают опасений. Я не в курсе.

Через микрофон я услышал досадливый вздох Калин Семье. Ребекка повторила:

— Хорошо.

Журналистка поняла, что пора прощаться, и пообещала позвонить завтра. Зачем? Ребекка рассказала все, что знала.

— Похороны, — опять вздохнула Семье и повесила трубку.

Ребекка еще долго сидела у телефона, потом подошла ко мне и крепко обняла. На стерео Майкл Дзвис исполнял «My Funny Valentine». Тот, кто знает эту музыку, догадается, почему мы так плакали.

Прошло много времени. Наконец Ребекка отстранилась от меня.

— Калин Семье права, — прошептала она. — Надо заняться Клаусом. — Она взяла лист бумаги и стала писать: назначить встречи, опубликовать некролог, найти место для погребения Клауса… Ребекка суетилась вокруг житейских проблем, чтобы заглушить свою боль. — Ты где переночуешь? — спросила она. Тень похорон не оставляла нас и мешала думать о главном: кто убил Клауса и почему? — А кто этим займется?

— Чем, Ребекка?

— Организацией похорон. — Надо столько сделать. Ребекка, писательская сестра милосердия, обиходила бы и смерть, если бы попросили. — У него есть семья, не знаешь? Мать, отец… Брат, может быть?

— Завтра, Ребекка. Завтра поговорим обо всем.

Завтра уже наступило, но мы решили разойтись. Мне необходимо было побыть одному, чтобы набраться сил. Первые лучи утреннего света пробивались сквозь шторы. Пришлось шевелиться. На пороге я обнял се в последний раз, поцеловал красные от слез глаза. Она улыбнулась.