Алистер Маклин - Полярная станция 'Зебра'

Болтон, вопреки предостережениям Джолли, довольно легко перенес доставку на борт. Впрочем, во многом этому способствовало умелое и заботливое участие самого Джолли. Сейчас Болтон пришел в сознание и жаловался на сильную боль в обожженной правой руке. Джолли снял повязку, и я увидел, что рука и в самом деле сильно изуродована, на ней не осталось ни клочка кожи, а кроваво-красная поверхность мышцы местами уже загноилась.

Разные врачи по-разному лечат ожоги. Джолли предпочитал накрывать всю пораженную поверхность алюминиевой фольгой с целебной мазью, легонько затем ее прибинтовывая. Проделав эту процедуру с Болтоном, он сделал ему обезболивающий укол и дал несколько таблеток снотворного, после чего приказным тоном потребовал у дежурившего здесь матроса, чтобы тот безотлагательно докладывал ему о любом изменении, а тем более ухудшении состояния больного. Без проволочек осмотрев других пациентов и сменив где надо повязки, Джолли свою работу на сегодня закончил.

Закончил работу и я. За прошедшие две ночи я практически глаз не сомкнул: даже в те немногие часы, что удалось выкроить сегодня, мне не дала отдохнуть сильная боль в руке. Когда я вернулся в каюту, Хансен уже спал, а механика, как всегда, не было.

В эту ночь я обошелся без снотворного.

Я проснулся в два часа. В голове клубился туман, и чувствовал я себя так, будто проспал не больше пяти минут. Но проснулся я мгновенно и тут же полностью пришел в себя.

Впрочем, тут разве что мертвый не проснулся бы, такую бучу поднял аварийный сигнал над койкой Хансена. Этот высокий, пронзительный, быстро вибрирующий свист ножом вонзился в мои панически дрогнувшие барабанные перепонки. По сравнению с этим сигналом даже вопли вестника баньши, разгулявшегося в старинном шотландском замке, показались бы детской забавой.

Хансен уже вскочил и теперь стремительно одевался. Я даже не предполагал, что этот неторопливый, немногословный техасец умеет так быстро действовать.

- Что это за чертов свист? - набросился я на него. Чтобы Хансен меня расслышал, мне пришлось кричать.

- Пожар! - лицо у него было угрюмое и тревожное. - На корабле пожар. Да еще подо льдом, чтоб его черти забрали!

Еще застегивая рубашку, он перепрыгнул через мою койку, с треском распахнул дверь и исчез.

Пронзительный свист прекратился так же внезапно, как и возник, наступившая тишина, точно бревно, обрушилась мне на голову. Чуть погодя я осознал, что это не простая тишина: исчезла вибрация, корпус подлодки замер.

Главные машины были остановлены. И тут я почувствовал еще кое-что: у меня по спине туда-сюда прошлись ледяные пальцы. Чем вызвана такая резкая остановка ядерных двигателей и что с ними случилось после такой остановки?.. О Господи, подумал я. а вдруг пожар возник в реакторном отсеке?.. Я заглядывал в атомное сердце корабля через толстое свинцовое стекло контрольного люка и видел то неземное, непостижимое для ума излучение, то беспорядочное кружение синего, зеленого и лилового, которое можно было назвать новым "ужасным светом" человечества. Что случится, если этот ужасный свет, обезумев, вырвется на свободу? Этого я не знал, но не сомневался, что поперек пути ему лучше не становиться.

Медленно, не торопясь, я оделся. Поврежденная рука затрудняла мои действия, но время я тянул не потому. Пусть корабль охвачен огнем, пусть ядерный котел вышел из строя, но если превосходно обученный и руководимый знающим командиром экипаж не в состоянии справиться с одним из вполне вероятных чрезвычайных происшествий, то этому уж никак не поможет моя беготня с криком: "Что горит?.."

Через три минуты после ухода Хансена я тоже вышел из каюты и направился в центральный пост: уж если где и знали, как обстоят дела, то несомненно именно здесь. В лицо мне ударили густая волна едкого дыма и резкий голос, кажется, Свенсона:

- Заходите и закрывайте дверь.

Я притворил дверь и огляделся. Во всяком случае. попытался оглядеться.

Это было нелегко. И не только потому, что из глаз тут же покатились слезы, будто мне в лицо швырнули горсть молотого перца. Все помещение было заполнено густым зловонным дымом, куда более плотным и удушливым, чем самый сильный лондонский смог. Я едва различал предметы в радиусе нескольких футов, но, похоже, все члены экипажа находились на своих местах. Одни задыхались, другие давились от кашля, кто-то вполголоса костерил судьбу, и все обливались слезами, но ни паники, ни растерянности я не заметил.