Андрей Константинов - Дело о картине Пикассо

Вечером я натянула на себя джинсы, тонкий шотландский пуловер и поехала к дому Обнорского. Я буду стоять у этого подъезда, пока он не выйдет из своего джипа.

Итак, была пятница. Восемь вечера. Лил дождь. Я потеряла заколку от волос, и все прохожие, наверное, видели во мне облезлую кошку. Хотя когда-то один знакомый мне человек говорил, что под дождем я выгляжу, как лесная нимфа. Или — наяда?..

А вдруг он не приедет? А вдруг его вообще нет в городе? Я поняла, что встретиться неожиданно не получалось. Тогда я с сожалением набрала номер его мобильника.

— Андрей? Это Светлана. Нам обязательно нужно поговорить… Сегодня. Сейчас.

Андрей помолчал, а потом устало сказал:

— Ты ведь только что мне звонила: зачем повторяешься, я же все понял. Стой, как и стоишь, возле моего подъезда. Я уже подъезжаю…

Я стояла с мокрыми распущенными волосами возле подъезда шефа и думала о том, что смертельно устала от всей этой мистики.

Сзади меня темнел проем его парадной. Впереди мигнули фары его машины. Я поежилась. Буквально кожей почувствовала приближение смутной угрозы. Я не знала тогда, что в этот миг мистика закончится. Что я действительно пойму, что сошла с ума.

Лампочка у подъезда качнулась на ветру, и я увидела, что навстречу мне шагнула… я.

Я была в красном платье от Сони Рикель. Мои длинные светлые волосы, не любящие заколок, свободно струились по плечам. Я улыбалась мне моей особой улыбкой, которой в одно мгновение могла смести на пути и Зураба, и Бориса-купца, и валаамского аборигена Марэка, и даже самого Обнорского. Я улыбалась сама себе этой улыбкой. Я торжествовала над всем миром. И кровь от этого торжества просто застыла в жилах.

Я не заболела? Я в своем уме?

— Ты заболела, Света. Ты не в своем уме! — сказала я себе своим голосом и, отодвинув меня же самою плечом в темный угол парадной, сделала шаг в сторону первой ступеньки лестницы.

— Хватит уже, Ася! — сказал кто-то из угла голосом Парубка. — Поиграла и — хватит!..

Мы сидели с Аськой и Игорем Сергеевичем в его машине у подъезда Обнорского. Андрея, оказавшегося в парадной в тот момент, когда я тихо сползала по стене, Парубок отправил домой, обещав через десять минут все объяснить. Обнорский, увидев меня в двух лицах, в состоянии полного раздвоения личности, только махнул рукой:

— Игорь Сергеевич, я так устал от нее! Что бы она ни сказала… Я устал от нее.

…Аська была уже без парика. Ее короткие черные волосы упрямо топорщились крутыми завитками. Прямо при Парубке она начала в машине сдирать с себя мое платье, только из-за тесноты и многочисленных пуговиц это не получалось. Она твердила, как заведенная:

— Забирай! Оно все равно на мне, как на корове седло.

— …Игорь Сергеевич, — помолчав, спросила я. — Вы когда все поняли?

— Заподозрил еще тогда, на лавочке. Меня заинтересовала история, в которой вы, Света, за месяц приобрели новую «верную подругу», рассорившись с той, с которой дружили двадцать лет. Я встречался с Василисой. Она, Света, действительно переживает за вас.

Я сглотнула ком. Прости меня, Васька!

— Потом навел справки про Асю, — продолжал Парубок. (Аська при этих словах дернулась в машине, но тут же застыла). — Ася, оказывается, еще в детдоме… подворовывала. Не корысти ради, спортивного интереса для… Некая разновидность клептомании.

— Я не хотела… Я хотела быть, как Света, — горько вздохнула Барчик.

— Она завидовала вам, Света. Вашей красоте. Удачливости. Легкости.

— Я — легко живу? — вспомнила я весь кошмар минувшего месяца.

— Так Асе казалось. Она хотела побыть в вашей шкуре, что ли… Хотела даже в некотором роде заменить вас в этой жизни. От имени вас поздравлять с днем рождения Васину мать. Пить кофе в вашем любимом баре, выслушивая комплименты бармена. Кокетничать с Обнорским по телефону (Ася ведь хороший голосовой имитатор). Для этого она и придумала весь этот карнавал. К тому же, Света… э-э… вы ей понравились. И она вас ревновала. И к Беркутову, и к Обнорскому… Хотела поссорить с обоими… Поверьте, я в этом кое-что понимаю…— Мне показалось, что Парубок покраснел (хоть и было темно).

Какое-то время мы сидели молча. Только Аська пыхтела, все еще пытаясь освободиться от платья.

— Значит, тот первый, странный разговор Обнорского…

— Это Ася звонила вам. Поэтому Андрей ничего и не понял, когда вы стали приставать к нему с вопросами о любимых расцветках платья…

Я досадливо поморщилась. Я ведь почувствовала тогда странную растяжку в его словах. Вот что значит — нет слуха.