Андрей Константинов - Дело о заикающемся троцкисте

— Извините, — сказала Гребешкова. — Извините меня… У вас есть сигареты?

— Да, конечно. — Я протянул сигареты, щелкнул зажигалкой. Она затянулась довольно неумело, закашлялась. — Вы… вы, Андрей, что-то узнали об убийстве Олега?

— Нет, Полина, я, к сожалению, почти ничего не знаю. Я пришел к вам за помощью… Расскажите мне про Олега.

— Про Олега, — сказала она, — можно рассказывать долго. Он ведь очень цельный был человек. Очень глубокий.

Я ведь, по сути, многие годы не понимала его… Что конкретно вас интересует?

— Почему вы расстались, Полина?

— О-о, какой вопрос… По наивности.

По глупости, если хотите. Время было дурное — угарно-демократическое. Все что-то разоблачали, ниспровергали… В общем, долго рассказывать, но когда Олег заявил, что пойдет работать в КГБ, на факультете начали его травить. Вопили о демократии, о праве вслух высказывать свои взгляды и — травили подленько. Заправлял этим делом профессор Немчинов…

— Владимир Спиридонович? — удивился я.

— Вы знакомы?

— Да, я был на кафедре… Немчинов показался мне глубоко порядочным человеком. И об Олеге он отзывался в высшей степени положительно…

— А вам что — никогда не встречались подлецы в обличье порядочного человека?

— Встречались, но Немчинов…

— Именно Немчинов больше всех обозлился на Олега, когда узнал, что лучший его ученик вдруг собрался в КГБ, — сказала Полина. На лице у нее обозначилась вертикальная морщинка между бровей. — Травили Олега. Доставалось и мне… А я же еще девчонка была. Замужняя женщина, но девчонка. Потом я забеременела. Сказала Олегу: себя не жалко, меня не жалко — ребенка-то пожалей. И он сказал: да.

Но у меня выкидыш случился. Он очень трепетно ко мне относился. А я решила, что из-за него этот выкидыш. И что-то во мне переменилось, перегорело… Господи, зачем я вам это говорю?!

Полина взяла еще одну сигарету из пачки, повертела в руках и положила обратно.

— В общем, я вела себя мелко, пакостно, по-бабски мстительно… И ведь нельзя сказать, что я не понимала, что делаю.

Понимала. Не все, не до дна, но понимала. Теперь я это вижу очень ясно. И мне почему-то кажется, что если бы я осталась с Олегом — все было бы по-другому. Но тогда процесс, как говорил Горбачев, пошел… теперь надо углубить. Я и углубила.

Я Олегу изменила и сделала так, чтобы он об этом догадался. Какой же я была дрянью!…Вы меня осуждаете?

— Нет, — сказал я не правду.

— Вы лжете. Но теперь это не важно.

В девяностом году мы расстались окончательно. Мне мама говорила: дура ты, дура, Полинка! Где ты еще такого мужика найдешь?… А я и сама знала, что дура и стерва, но уже делала всем все назло, А тут из тюрьмы вернулся Федька. Вы слышали про историю Федора Островского?

— Краем уха.

— Уже много, — усмехнулась Полина. — Федька и того не стоит. Сел он за драку с милиционером на митинге. Папа у Федьки был большой партийной шишкой, но сынка отмазать не сумел — КПСС уже шаталась. Вот так Федька и стал «жертвой режима»… Отсидел, вышел…

Приперся ко мне. Мне бы выгнать его к черту. Но мне хотелось Олега еще раз оскорбить, унизить, и я стала жить с Федором. Он тогда все рвался в политику.

Шустрил возле Собчака. В публичной политике делать ему, конечно, было нечего, но где-то он крутился, что-то организовывал, даже статья о нем была в «Огоньке»…

В девяносто третьем у нас Янка родилась.

Я тогда оттаяла. Федора я не любила, но привыкла уже… да и дочка… У вас, Андрей, есть дети?

— Нет.

— Тогда вам трудно меня понять. В общем, жизнь как будто наладилась. Хотя, конечно, это самообман. Но я его старалась не замечать… Потом моего Феденьку из «политики» вышвырнули. Пришли новые люди — деловые, хваткие. Такие, как Федька, болтуны и демагоги, стали никому не нужны. И Федька скис. Мгновенно скис. Потыркался туда-сюда — а никому и не нужен. Попробовал заняться бизнесом, его кинули партнеры. Мало того, что пришлось продать гараж и машину, так еще и долг на нем повис.

— Большой? — спросил я.

— Как вам сказать. Около двух тысяч долларов… Мы его погасили. Продали половину папиного «номенклатурного» участка в Рощино. Но Федор сломался — запил. Шел уже девяносто пятый год. Янка — маленькая, денег нет и муж-алкоголик… Ох, я с ним намучилась! Трижды к наркологу его таскала. Он «подшивался», но ненадолго. Плакал, в ногах валялся, а через три-четыре месяца все повторялось. Я устала. Я устала чудовищно. В девяносто восьмом мы разошлись окончательно. Трагедии никакой уже не было… какая трагедия? Я, напротив, вздохнула с